Адмирал и генерал молча шли через анфиладу помпезных залов,
облицованных порфиром – мимо белокурых охранников лейбштандарта, под
растопыренными крыльями имперских орлов, венчавших гигантские бронзовые двери.
У Западного подъезда Рейхсканцелярии, на Воссштрассе, ждал
черный «опель» – не очень новый и в отличие от соседних лимузинов, не
надраенный до ослепительного сияния. Адмирал не любил внешних эффектов.
Заходящее солнце окрашивало гранитные ступени ровным
кармином. Руководители Абвера спустились по ним в строго иерархическом порядке:
впереди начальник, за ним в почтительном полушаге заместитель, тоже седой,
сухопарый, сдержанный в движениях – этакая тень своего начальника, разве что
заметно выше ростом, но тени в этот предвечерний час и полагалось быть длиннее
оригинала. Однако опустившись на сиденье, отгороженное от шофера
звуконепроницаемой стеклянной перегородкой, генерал перестал изображать
субординацию.
– Как тебе это нравится, Вилли? – зло сказал он и
забарабанил пальцами по колену.
– М-да, – неопределенно ответил адмирал. Помолчали, глядя
один влево – на окна мертвого британского посольства, второй – направо, где
сразу за мрачным зданием прусского министерства культуры располагалось
посольство СССР.
Лимузин повернул на Унтер-ден-Линден, где вместо знаменитых,
недавно вырубленных лип торчала шеренга мраморных колонн с орлами и знаменами.
– А что скажешь ты, Зепп? Машина чистая, утром проверяли,
так что можешь не осторожничать.
Долго упрашивать генерала не пришлось. Он процедил:
– Свинья. Пошлая самовлюбленная свинья. Слава Богу, мне
приходится любоваться на него реже, чем тебе.
– Свинья-то он, конечно, свинья, – согласился адмирал, – но
гениальная. И, главное, чертовски везучая. В прошлую войну мы возились с
Сербией четыре года, а он справился за одну неделю. Давай смотреть на вещи
трезво. После революции Германия превратилась в навозную кучу, и без такого вот
борова нам из дерьма было не вылезти.
Заместитель с этим, кажется, был согласен. Во всяком случае,
тон из злобного стал брюзгливым:
– Лучше бы мы увязли в Югославии месяца на два. Тогда вопрос
снялся бы сам собой, а так получается ни то, ни сё. От новой победы свинья
только пуще распалилась, еще больше уверовала в свою звезду.
– А может быть, у него и в самом деле счастливая звезда? –
философски заметил адмирал.
– Может быть. Но я не звездочет. Я специалист по
информационным и дезинформационным стратегиям. А также хирург узкоспециального
профиля.
Начальник улыбнулся, оценив метафору.
– Ну так займемся своим делом, Зепп, а движение звезд
доверим Господу Богу.
«Опель» уже выехал на набережную Тирпица, где в здании
Верховного командования находился кабинет начальника разведки. Четверть часа
спустя старые товарищи сидели в уютных креслах друг напротив друга и пили
густой восточный кофе, сваренный алжирским слугой адмирала. На коленях у шефа
Абвера блаженствовала любимая такса Сабина, в плотных трикотажных трусиках
малинового цвета. У нее начиналась течка, и хозяин забрал Сабину из дому, чтобы
не волновать кобелька Сеппля.
Кабинет адмирала был полной противоположностью мраморного
зала, в котором разведчиков принимал рейхсканцлер. Довольно тесная, скромно
обставленная комната создавала ощущение покоя и домашности. Висевшие на стенах
фотографии (прежние руководители разведки, а также личный друг хозяина генерал
Франко) были похожи на портреты родственников. Даже географические карты на
стенах не столько наводили на мысли о геополитике, сколько будили воображение,
заставляя думать об экзотических морях и дальних странствиях – этому способствовала
и морская форма обитателя кабинета, и модель крейсера, стоявшая на письменном
столе.
Был на столе еще один необычный предмет, хорошо знакомый
всему центральному аппарату – три бронзовые обезьянки: одна закрывала лапками
рот, другая уши, третья глаза. Адмирал потянулся, рассеянно погладил всю троицу
по головкам – была у него такая привычка в минуту особенной сосредоточенности.
– В Абвере считают, что это символ разведки: умей смотреть,
умей слушать и знай, о чем надо помалкивать, – сказал генерал. – Но, по-моему,
хороший разведчик должен держать глаза и уши всегда открытыми, а рот
использовать, чтобы морочить противнику голову.
– Разумеется. – Адмирал почесывал Сабине длинное бархатное
ухо – такса жмурилась, как кошка. – Мой обезьянник – не символ разведки. Это
напоминание самому себе о заповеди буддизма, без которой нельзя достичь
Просветления: не созерцай Зло, не внимай Злу, не изрекай Зла.
Заместитель хмыкнул:
– Извини, Вилли, но на праведника ты непохож. Не тот у нас с
тобой род занятий.
Улыбнулся и начальник:
– Я не настолько самонадеян, чтобы считать себя воином
Добра. Я давно живу на свете, но не разу не видел, чтобы Добро вступило в
единоборство со Злом. Всякий раз одно Зло воюет с другим Злом. Поэтому,
дружище, у меня никогда не было особенного выбора. Но я горжусь тем, что всегда
был на стороне Меньшего из Зол. Во всяком случае, искренне в это верил,
продолжаю верить и теперь…
Хозяин говорил не спеша, размеренно, генерал лениво ему
кивал, но думали оба совсем о другом, что и стало окончательно ясно, когда
адмирал безо всякого перехода, не меняя интонации, вдруг сказал:
– Каково, а? «Я откажусь от Барбароссы». Ни черта он не
откажется, просто через 24 часа назначит вместо нас с тобой других
исполнителей. А может быть, пускай назначит?
Генерал слушал внимательно, но пока помалкивал.
– Нет, не годится, – сам себе ответил адмирал. – И дело не в
том, что такой оборот событий чреват для нас с тобой серьезными личными
неприятностями. Беда в другом: никто кроме нас этот ребус не решит.
Напридумывают какой-нибудь ерунды, и свинья ее заглотит, потому что отступать
не может и не хочет. Тогда вместо короткой войны мы получим длинную, во стократ
худшую. Как сказал мудрец: «Неприятность лучше несчастья, а несчастье лучше
катастрофы». Опять я оказываюсь на стороне Меньшего Зла, в противовес Злу
Большому.
Заместитель крякнул.
– Вилли, ты слишком любишь философствовать. Пора
сформулировать условия задачи.