Люди Кода - читать онлайн книгу. Автор: Павел Амнуэль cтр.№ 55

Общее мнение ученых таково: Муса Шарафи изначально, с момента рождения, обладал перечисленными способностями, как это случалось со многими людьми, у которых паранормальные качества проявлялись спонтанно в результате мутаций родительских генов.

Разумеется, у этого предположения есть свои недостатки. И именно чисто психологические. Муса не был человеком, способным тщательно скрывать свой талант телепата и телекинетика в течение многих лет. Сам психологический тип "степного волка", — утверждает, например, Рон Киршин с Израиля-3, — был следствием генетических отклонений, не говоря уж о паранормальных способностях.

Не буду спорить на уровне генетико-информационных моделей. Полагаю, что объяснить поступки Мусы способна лишь идея о том, что в данном конкретном случае произошел сбой. Человек воспринял установки Кода наполовину. Один случай на два миллиарда — немного. Теория информации утверждает, что такие случаи невозможны в принципе, как невозможен в принципе вечный двигатель? Вы правы, господа! Но вспомните, что нынешняя формулировка вечного двигателя (как и трех начал термодинамики) существенно отличается от той, которой пользовались физики времен Пришествия.

Все развивается — и наука не исключение.

x x x

— Ты умер, — был ли это голос Творца или собственная мысль, Йосеф не знал. В белом мире высших сфирот невозможно отделить себя от Всевышнего, от его желаний и повелений. Йосеф ощущал свое тело, но это было не ощущение собственника, скорее — стороннего наблюдателя. Тело Йосефа Дари лежало на земле, не на Земле-планете, а где-то совсем в ином месте одной из низших материальных сфер Вселенной. А мысль Йосефа Дари парила в высших духовных мирах, наблюдая за мертвым телом, в котором уже не билось сердце, не дышали легкие, не функционировал мозг. Смерть была не клинической, а окончательной, хотя разложение так и не началось.

— Ты умер, — голос звучал убедительно, и Йосеф согласился. Он пытался разглядеть хоть что-нибудь в ослепительно-белых сфирот и понимал, что, сохраняя физические связи с собой— мертвым, он не увидит и не поймет ничего. В высших сфирот не существует двойного гражданства.

— Где я?

— Ты там, где предпочитаешь быть.

Йосеф предпочитал быть в Иерусалиме, в своей ешиве, в своей квартире, среди своих детей — в грубом материальном мире, хотя и знал, что истинная сила, истинная сущность не в материи, а в духе. Он часто думал о том, что произойдет с его душой, когда Творец сочтет срок его жизни завершенным. Всей мудрости, прошлой и нынешней, недоставало, чтобы возвыситься до понимания.

— Не обманывай себя, — сказал голос, и опять Йосеф не сумел разобраться — чья это мысль.

Она была верной — он обманывал себя. Потому что ощущение экстаза, испытанное им, не было рождено близостью к Главному Свету. Сверкающий мир, окружавший Йосефа, был столь же материален, как и земля, которую он покинул. Душа его, отделенная от тела, была столь же материальна, как город, в котором он жил. И даже мысль его, отделенная не только от тела, но и от души тоже, была соткана из материальных нитей, и то обстоятельство, что нити эти невозможно оказалось ощутить, не отторгало мысль от материи.

— Расслабься. Не телом, которого у тебя уже нет, но мыслью, которая будет всегда.

Что значит — расслабиться мыслью? Не думать ни о чем? Невозможно.

— Конечно, — согласился голос. — Расслабиться — это думать обо всем сразу. Расслабиться — это плавать в бассейне, лежать на его поверхности как лежишь, покоясь, на водах Мертвого моря. Но сначала нужно перебраться через барьер.

Йосеф вспомнил, как прорывался на свет, и как впервые увидел его после девяти месяцев мрака и страха, но и свет был не менее страшен, Йосеф кричал, потому что было больно, ледяной воздух врывался в легкие, а вокруг стояли чудовища, они собирались его уничтожить, потому что он оказался слишком смелым, и какое-то чудовище подняло его вверх, он зашелся в крике, и…

И хорошо, что одновременно с этим воспоминанием пришло другое — первая встреча с Ханой, помолвка в доме рава Цаха; его будущая жена сидела, потупясь, рядом со своим отцом, а Йосеф храбрился и пытался поймать ее взгляд, невеста ему понравилась сразу, но он думал — может, будь на месте Ханы другая девушка, она произвела бы на него точно такое же впечатление? Многие годы Йосеф не мог вспомнить первых своих слов, обращенных к Хане. Они пробовали вспомнить вместе, но не смогли — оба были взволнованы сверх всякой меры. А сейчас все вспомнилось так, будто происходило вчера, более того — он смог разглядеть детали, на которые в тот раз не обратил внимания: например, сидевшего в углу старшего брата Ноаха, и взгляд его, почему-то тяжелый и недружелюбный. А первыми словами, обращенными к Хане, оказались: "скажи, тебе нравится лук в супе?"

Йосеф подумал о том, что помнит все, и, подумав это, действительно вспомнил. Все и сразу. Все, что память человека скрывала в своих потайных уголках, все, что не могло просто в силу душевной инерции вырваться из привычных закутков души, мгновенно выпало в осадок, проявилось, всплыло и обозначилось. Это оказалось легко, и не нужно было более прилагать усилий ни для того, чтобы вспомнить, ни для того, чтобы описать, ни для того, чтобы понять.

Обновленная душа Йосефа Дари опустилась в низшие сфирот и обрела тело. Свое ли?

Он преодолел барьер и опустился в бассейн…

x x x

Аллах велик. Аллах настолько велик, что иногда его невозможно понять. Страшное преступление — предательство. Страшно, когда предает друг. Но друга можно убить, как он убил Гасана, единственного близкого по духу человека. Гасан, видите ли, не захотел быть одиноким воином Аллаха, как Муса, Гасан пошел к хамасовцам и начал выполнять их поручения. У Мусы не оставалось иного выхода — он убил Гасана. Он уже и тогда, в семнадцать лет, был достаточно умелым, и его не поймали. Наверное, многие догадывались. Их дело.

Страшное преступление — предательство. Но что делать, если предает народ? Единственная общность людей, которую он признавал, понимал, ради которой, собственно, и жил, — нация. Арабская нация. Великая нация, которую двадцатый век унизил и заставил лизать брюхо народам, не стоящим того, чтобы Аллах думал о них на своем небесном престоле.

Впрочем, Муса не был излишне религиозен. Мусульманские фанатики-самоубийцы, готовые с именем Аллаха на устах идти на смерть, были ему так же ненавистны, как и убежденные атеисты типа Эйюба, родного брата, выучившегося на профессора в университете Иерихона и вообразившего, что знает все на свете. Вероятно, Аллах есть. Сам Муса, впрочем, никогда не видел ничего такого, что создал бы непосредственно Аллах, а не люди — и чаще всего именно вопреки воле Аллаха, записанной в Коране. Вера Мусы, если определять ее сугубо научно, могла быть названа умеренно скептической. В мечеть он, естественно, ходил. Но намазы совершал далеко не всегда. Он физически не мог заставить себе делать нечто такое, что делали одновременно больше трех человек. Если братья опускались на колени, обратившись в сторону Мекки, у Мусы возникало совершенно непреодолимое желание воззвать к Аллаху, глядя в сторону Средиземного моря. Он выбирал меньшее из зол и оставался в постели.