Венецианская блудница - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 58

Простая мелодия разлилась над тихим зеркалом вод, и Александра вдруг утонула в море ласкающих звуков. Это была странная жалоба без печали, в ней слышалось что-то невероятное и трогательное до слез. Прекрасны были стихи, и Александра с изумлением узнала сонет Торквато Тассо – один из наиболее любимых ее учителем музыки:

Мне тайный пламень сердца не помог,

Все кончено, и не поправить дела:

В отчаянье, не знающем предела,

Мечтаю смерти преступить порог.

Александра чуть усмехнулась: вторая строфа оказалась из другого сонета! Но это было неважно, совершенно неважно, как, впрочем, и незамысловатая мелодия, среднее между хоралом и речитативом. Главное здесь было – дух пения, а он был обворожителен!

Баркайоло черпал воду своим длинным веслом, и чудилось, звуки стекают в черную сонную волну вместе с серебряными брызгами воды и лунного света. Гондола медленно и ровно скользила вдоль мрачных каменных палат, горделиво, сурово, молча глядевших из мрака. Чудилось, она везет некую тайну. Волны звуков вздымались вокруг, бились кругом – чудилось, поет вся ночь, и набережные, и увитый плющом мостик, прогнувшийся над каналом, и старое дерево, которое клонило свои ветви к сырой глубине, – все это было серебристо-голубое, призрачное. И голос… серебристый, невесомый голос… словно и не человеческий даже. Да полно – не тени ли это поют, не призрак ли и гондола, бесшумно скользящая по каналу? И самые эти воды – не воды ли смерти, забвения? Безлюдье и лунный свет внушали покой, какого не бывает в жизни. Все напоминало давний, забытый сон.

У женщины, которая плыла в гондоле, стиснув руки на груди, так колотилось сердце, что больно было дышать.

Гондола медленно коснулась мраморных ступеней.

Чезаре летучей мышью метнулся на них, исчез во тьме, но когда из гондолы вышел Лоренцо и подал руку Александре, узкий лунный луч пролетел меж ними и вонзился в открытые двери дворца, будто стрела судьбы, воле которой они должны были следовать неуклонно.

***

Почему-то он не поцеловал ее сразу, едва они ступили на террасу, а взял за руку и повлек во дворец. Александра была так напряжена, что вся душа дрожала, как туго натянутая струна, и ей чудились вокруг некие отрывистые мелодические звуки, словно струна души издавала их в нетерпении, даже не ожидая, когда ее коснутся пальцы музыканта… а может быть, дворец был еще полон эхом песни баркайоло. Но та или другая музыка зазвучала стократ громче, когда Лоренцо вдруг остановился так резко, что Александра налетела на него – и больше уже не отстранялась: не могла.

Он прижал ее к себе так, что удары его сердца, чудилось, пронизывали насквозь ее стройное тело и отдавались в его же ладонях, прижатых к ее спине. Александра запрокинула голову – и губы их сошлись: твердые, четко вырезанные – и мягкие, нежные, сложились вместе, будто частички некоей чувственной головоломки, и это простое прикосновение словно бы ошеломило и мужчину, и женщину… они только и могли, что просто стоять, прижимаясь друг к другу телами и губами. Весь жар их сердец бился сейчас в этих сомкнутых и сомкнувшихся губах, и Александре вдруг стало страшно – страшно той силы, которая подчинила ее себе, не оставив места рассудку.

– Что это? Что?.. – выдохнула она в последнем приступе осторожности, и язык Лоренцо с силой проник в ее приоткрывшийся рот, словно только того и ждал, а губы Александры впились в него… словно только того и ждали!

Так оно и было, и поцелуй их вмиг сделался столь грубо-страстным, словно оба мстили друг другу за эти несколько мгновений искусительной неподвижности. Борьба в раскаленных глубинах их сцепившихся ртов напоминала схватку двух змей, которые то сплетались, то расплетались, не понимая, сражаются на жизнь или на смерть. Слабые стоны огласили тьму, но скоро поцелуй сделался мучительным, ибо лишь усиливал страдания двух охваченных желанием тел, не принося облегчения.

Стремясь еще ближе приникнуть к Лоренцо, Александра невольно просунула колено меж его ног – и он задрожал, с новой силой впиваясь в ее губы. Теперь он отвечал укусами на каждое движение этого нескромного, любопытного колена, которое ласкало его, то поглаживая, то прижимая так, что он больше не мог справляться с буйством плоти.

Он хотел эту женщину до безумия, как никогда раньше – другую, даже ее – как никогда раньше!

Он сознавал, что из России она вернулась другою: те же черты, тот же голос, но нечто – может быть, легкая тень печали в ее глазах, может быть, этот новый взгляд, как бы испуганно вздрагивающий при встрече с его взглядом, может быть, эта ее внезапная задумчивость, когда душа, чудилось, вдруг воспаряла над телом, оставляя по себе лишь томительную улыбку, слабо трепетавшую на губах, – словом, что-то появилось в ней теперь новое и столь неотразимое, что один только день, минувший от вчерашней ночи, когда он так грубо обладал ею, сделался для него мучительным ожиданием наслаждения. Ужас был в том, что его опытное тело и вещая душа уже провидели истину, которую пока отказывался признать циничный рассудок: ничего подобного он не испытывал еще ни разу в жизни.

С трудом оторвавшись от ее губ и еще чувствуя солоноватый вкус крови во рту, Лоренцо проговорил, едва переводя дух и отчего-то чувствуя себя юнцом, который впервые осмелился молить женщину о близости:

– Давай разденемся…

Она встрепенулась, напряглась в его объятиях, откинулась, уперлась в его грудь руками и пыталась вырваться… но что было ее слабое сопротивление перед страстью охотника, от которого уходит добыча, – нет, просто перед страстью!

Ждать он больше не мог, и снова, как вчера, нашарив на поясе стилет, одним движением вспорол ее платье, едва не засмеявшись при мысли, какое лицо снова сделается у Чезаре, когда он придет утром – и обнаружит это.

А она испугалась, когда кинжал снова оказался близ ее тела, Лоренцо чувствовал это. В ее поцелуях появился страх…

О, как он мечтал раньше увидеть страх в глазах Лючии Фессалоне, ощутить его привкус! Как он мечтал видеть ее молящей о его ласках, старательно – и тщетно! – разжигающей пожар в его теле!

Тщетно?.. Ничего себе!

Но почему-то ему мешал ее страх. О Мадонна, да ведь забытый стилет упирается сбоку в ее корсет! Лоренцо ужаснулся. Одно неосторожное движение – и он мог бы оцарапать ее кожу, а ведь она нежнее розовых лепестков!

Оцарапать? Да ведь еще три дня назад он желал иссечь ее этим стилетом на куски, только чтобы добиться своих бумаг! А теперь… А теперь! Гнев на себя ударил в голову, как черная, дурная брага, и Лоренцо, резко повернув стилет так, что острие теперь упиралось в его грудь, вложил гладкую рукоять в ее пальцы.