– Слово и дело государево, –
буднично произнес Аржанов и, легким движением подтолкнув Ульяну в руки
подоспевших солдат, отвернулся от нее, будто она вовсе перестала существовать.
Он даже не посмотрел, как Ульяна медленно опустила веки и, сомлев, осела на
землю, так что ее не унесли, а уволокли, словно кучу черного, зловещего тряпья.
Следом тащили сникших, покорных Фоклю и Маркела.
Алена смотрела вслед им, пока они не скрылись
из виду, а потом вздохнула – и почудилось, что еще ни разу в жизни не вздыхала
она с таким облегчением! Словно бы некий многолетний груз свалился с ее груди,
спали чудовищные цепи, и даже смерть, которая всегда стоит за плечами у всякого
человека, сторожа каждое его движение, казалась не столь уж страшной.
Она теперь боялась только одного: повернуться
– и взглянуть на Мишку. На это существо, которое… которое могло быть…
Она заломила руки, и Егор, не отрывавший от
нее взгляда и тотчас понявший, что терзает ее, быстро сказал:
– Hе думай об этом, это ложь. А если и
правда – все пустое!
И вдруг какая-то мысль помрачила его чело,
какая-то пугающая мысль… Слова Ульяны чем-то болезненно задели его, и это не
имело отношения к Алене. Он вскинул голову, явно собираясь что-то
сказать, – и тут судьба, которой явно надоело затянувшееся развитие
событий, ускорила свой бег.
Вернулся Ленька.
* * *
Он со всех ног кинулся к клетке. Следом рыжий
Федор в охапке тащил что-то огромное и мохнатое, напоминающее срубленную голову
какого-нибудь великанского зверюги. Горшок, показавшийся из-под раскутанного
тулупа, выглядел просто крошечным! Зато над ним курился пар: значит, варево еще
не успело простыть.
– Ты как? – пробормотал Ленька,
опасливо косясь на Мишку. – Что тут? – При этом он не менее опасливо
покосился на Аржанова. – Господи, да на тебе лица нет!
– Со мной ничего, ничего, –
попыталась улыбнуться Алена, но губы свело судорогой. – Не тревожься.
Потом Егор тебе расскажет.
– Федор, давай горшок, Христа
ради! – ломким от напряжения голосом молвил Аржанов. – Еще минута – и
я буду стрелять! – Он осекся, виновато взглянул на Алену: – Прости! Душа
болит!
Она только улыбнулась в ответ, всем существом
ощущая эту боль, и его тревогу, и счастье оттого, что лишь по ней изнывает его
сердце. И все страдания, отпущенные ей на долю, показались сейчас ничтожной
ценой за это счастье. Вот только бы не… Но она приказала себе не думать пока ни
о чем: не ко времени!
По знаку Аржанова смотрельщики из Аптекарского
приказа приволокли ковшик на длинной деревянной ручке. Туда вылили половину
содержимого горшка и принялись всовывать посудину в клетку.
Мишка сперва поглядывал на человеческую возню
с мрачным любопытством, а потом вдруг одним небрежным ударом опрокинул
посудину.
Темное, травянисто-зеленое зелье растеклось по
утоптанной земле, заблестело, будто камень-измарагд…
Алена в отчаянии прижала руки ко рту. Егор
схватился за шпагу, уже, верно, вовсе теряя голову, Ленька прижал кулаки к
глазам, рыжий Федор негромко выругался.
Алена с упреком поглядела на Мишку. Бог весть
что увидел он в ее глазах, однако вдруг понурился, повесил голову и с виноватым
видом уставился на лужу.
И тут Алену осенило.
– Вылейте в ковшик все, что там
есть, – негромко велела она. – Не миновать мне самой дать ему зелье.
Может быть, из моих рук примет?
Через минуту ковш был у нее в руках. Отцепив
его от палки, Алена приблизилась к Мишке и протянула ему посудину.
Мишка обнюхал ее с явным любопытством… и Алена
едва успела отдернуть ковшик, прежде чем Мишка вышиб его из ее рук.
– Да ты что? – крикнула она
возмущенно. – Спятил навовсе? Пошто куролесишь? Али дитя малое?!
Мишкино лицо вдруг сморщилось. Он издал
какой-то странный звук, напоминающий жалобное всхлипывание, а потом повалился
на бок, поджав под себя ноги, и принялся тереть кулаками глаза, жалобно при
этом повизгивая и подвывая.
Он плакал. Он заплакал потому, что Алена
закричала на него!
Вдруг расплылось все в глазах, и Алене
понадобилось время понять, что она и сама плачет, что слезы ручьем хлынули.
Сердце сжалось от жалости.
А если правда – слова Ульянищи? Нет, не может
быть… Да как бы ни было: это существо, этот Мишка попал к медведице совсем
малым ребенком. И хотя тело его росло и мужало, разум оставался прежним:
детским. Разумом несмышленыша, лишенного матери, напуганного темным, жутким,
звериным, рычащим миром, внезапно подступившим к нему. А потом – громкоголосое
людское любопытство, хохот зевак, грубость и страх, которые волнами изливались
на него из праздной толпы. Да еще и Алена его напугала.
Воспоминание… нет, смутная, почти расплывчатая
картина выплыла из бездн памяти: лужайка на солнечном припеке, бежит
синяя-синяя, как небо, речка, женщина в белой подоткнутой рубахе полощет белье,
льняная коса то и дело падает в воду, она ловит мокрый конец, забрасывает за
спину, хохочет – брызги воды, брызги смеха долетают до Алены, и она хохочет в
ответ, и, глядя на нее прозрачными голубыми глазами, хохочет-заливается рядом
кто-то еще… льняные кудри на маленькой головенке, хлопают маленькие ладошки:
«Ладушки-ладушки!»
Было это? Не было?..
Она осторожно опустилась на колени,
прикоснулась к грязному колтуну на Мишкиной голове – и тихо-тихо, с трудом
прорываясь сквозь рыдания, молвила:
– Мишенька, братец, испей сладенького.
Ох, и вкусно! – И сама сделала глоток.
Мишка очень внимательно поглядел на ее губы,
потом приподнялся – и припал к ковшу. Выпив половину, он опять подсунул его ко
рту Алены, и как ни стискивала та губы, все же принуждена была сделать
маленький глоток, а потом еще и еще.
Ковшик опустел, и Мишка с явным разочарованием
заглянул в него.
– Tо-то! – укоризненно сказала
Алена. – Kабы не вылил раньше – еще попил бы… – Она спохватилась, что
говорит несуразное, и засмеялась: – Ой, наоборот!
Голос сначала показался слишком громким –
потом глухим, словно донесся издалека. Какая-то муть реяла в голове, все
плотнее заволакивая сознание. Она поглядела в ту сторону, где стоял Егор, но
ничего не увидела, кроме той же серой пелены, испуганно схватилась за что-то –
это оказалась Мишкина рука. Мишка смотрел на нее полуиспуганными-полусонными
глазами, отчаянно зевая. Алена тоже зевнула.
«Ох, круто Ленечка наварил, – подумала
она. – Проснемся ли?»