– Отпусти, Христа ради! – шепнула
Алена, однако хватка не ослабела, словно незнакомец не слышал. И тут Алена
впервые заметила, что взгляд его пуст и неподвижен, словно у мертвеца… или
безумца.
Господи! Она обмерла, обмякла в этих железных
руках. Неужто ее бросили к какому-нибудь несчастному одержимому из тех, которые
настолько опасны, что их держат в клетках до смерти? Алена слышала о таких
людях, потерявших образ божий и человеческий, но никогда не видела. Ну, если
она в лапах такого существа, то минуты ее сочтены… если не придут надсмотрщики,
не вырвут ее у этого существа.
Она боялась вновь встретить его пугающий,
неживой взгляд и старалась отводить глаза.
Он так крепко натягивал косу, что Алена едва
могла повернуть голову, чтобы оглядеться и понять, где находится. Oна видела
сквозь прутья решетки очертания домов, выступающих из рассветной полумглы.
Mесто показалось смутно знакомым. Вроде бы окрестности Красных Ворот. Где-то
здесь рядом Аптекарский приказ, куда они часто ходили с отцом, куда собирались
с Катюшкою посмотреть на чудовище, да так и не собрались…
И тут догадка – догадка, страшнее которой и
представить невозможно, страшная, как смертельный удар, – коснулась
рассудка – и заставила Алену испустить крик, который показался ей
оглушительным, а на самом деле был слабым хрипением.
Она медленно зажмурилась не в силах более
глядеть в лицо своей смерти.
Понятно, почему ей показались знакомыми
окрестности! Это как раз и был двор Аптекарского приказа, тот самый двор, где
держали на цепи лесное чудовище. В его-то клетке и находилась сейчас Алена.
* * *
Это существо было найдено охотниками где-то в
арзамасских лесах, близ берлоги, в которой лежала мертвая медведица. По облику
это был человек, но донельзя обезображенный и дикий, нагой, неимоверно грязный
и отвратительный. Царь щедро жаловал тех, кто доставлял в его «Кунсткамеру»
образцы шуток природы и ошибок Творца; охотники изловили лесное чудище и
повезли в новую столицу, но по пути, для народной потехи, завезли в Москву.
Вырванное из привычного обиталища, это существо день ото дня становилось все
угрюмее, все злее, ничего не хотело есть, кроме сырого мяса, и кормильщики с
некоторых пор боялись даже близко подходить к его клетке, потому что оно
ярилось при одном виде людей и тянулось к ним своими когтистыми руками с таким
видом, словно не прочь было побаловаться человечинкой. Могло ведь статься, что
в пору жизни с медведями чудовище поедало плоть людскую. Охотников вызволить
его из клетки и везти дальше в Петербург не отыскивалось ни за какие награды.
Все эти слухи сейчас промелькнули в голове
Алены в одно мгновение, и она слабо удивилась, что снова не лишилась сознания и
вообще не умерла на месте. Так вот какую участь уготовила ей зверообразная в
своем жестокосердии Ульяна… Диво, диво, что Алена еще жива, что чудовище не
загрызло ее тотчас, едва зачуяло в своей клетке. Может быть, оно пока сыто и
решило для начала оглядеть свою будущую добычу, примеряясь, с какого боку к ней
подступиться?
Что сделать? Решиться поглядеть на него?
Пугнуть криком? Начать звать на помощь? А если это разъярит его? О, хоть бы
пришли сейчас караульные! Может быть, если чудовище увидит пищу, оно отпустит
Алену и ей удастся взобраться на решетку? Ведь руки и ноги у нее теперь не
связаны.
Эти мысли метались в голове, а напряженное
тело с дрожью ощущало зловонное дыхание обнюхивавшего ее существа, его
когтистые лапы, которые, впрочем, держали хоть и крепко, но не причиняя боли.
Это как-то внезапно дошло до Алены, а вслед за этим она опять ощутила
осторожное подергивание за косу.
Казалось, существо чего-то от нее добивается…
С трудом сдерживая дрожь, Алена приоткрыла глаза – и едва не закричала при виде
лица, надвинувшегося на нее.
Самое ужасное, что это было вполне
человеческое лицо, и черты его могли бы даже показаться красивыми, когда б не
пустой, бессмысленный взгляд. Это были черты юноши лет четырнадцати-пятнадцати.
Кожа изрыта оспинами, на щеке застарелый грубый шрам. Волосы сбиты колтуном, и
можно только догадываться, что они некогда были русыми. Желтые зубы, сросшиеся
брови… и внезапно оживившийся взгляд, который то избегал взора Алены, то робко
приковывался к нему.
«Может быть, оно потому меня дергало за косу,
что хотело, чтобы я открыла глаза?» – подумала Алена. Она слышала, будто звери
не выносят пристального человеческого взгляда, а некоторые собаки, к примеру,
могут от этого так разъяриться, что набрасываются на людей. И поэтому она
остерегалась слишком уж вглядываться в этот жуткий лик, а тоже присматривалась
к нему исподтишка, с замирающим сердцем, каждую минуту ожидая, что зловонная
пасть разинется и кривые клыки вопьются в ее горло.
Но ничего не происходило, чудовище на нее не
накидывалось, и все дольше становились мгновения, когда они с Аленою смотрели
друг другу в глаза.
Взгляд чудовища сначала вспыхивал страхом,
потом в нем появилось удивление. Потом Алена разглядела в его глазах легкое
выражение удовольствия. Вот почему чудовище беспрестанно водит ручищей по Алениным
волосам: оно гладит ее голову! Резкие прикосновения заскорузлой кожи и
обломанных, грубых ногтей причиняли боль, выдирая волоски, но Алена решила
стерпеть это. Она только слегка наклонялась вперед и постепенно ослабила
натянутую косу. Теперь она могла хотя бы голову поворачивать, но стоило
попытаться оглянуться, как чудовище испустило недовольное ворчание – едва
слышное, впрочем; однако Алена сочла за благо больше не рисковать.
«А если заговорить с ним?» – подумала она.
Конечно, это почти наверняка напрасная затея: помнится, рассказывали, что
чудовище вовсе не понимает человеческую речь, ибо никогда ее не слышало, и все
же Алена решила попробовать. Ей не сразу удалось разомкнуть пересохшие от
страха губы, но наконец она вытолкнула из горла хриплое подобие слов:
– Кто ты?
Взгляд чудовища замер на ее губах, и Алена
снова заставила их шевельнуться, проговорив:
– Отпусти меня.
Теперь голос повиновался лучше, звучал мягче,
и хоть чудовище явно не понимало ничего, оно продолжало пристально смотреть на
ее губы.
– Не убивай меня, – проговорила
Алена. – Я тебе ничего плохого не сделаю.