– Ты знаешь, кто ты? – произнесла
Ульянища тихо, но с выражением такой ненависти, что ее смертоносное дыхание не
только Алену оледенило, но и Фоклю с Маркелом опять заставило приутихнуть,
затаиться по углам. – Ты – тот камень, который един много горнцев
[116]
избивает. Через тебя поломалась вся жизнь моя! Через тебя я
живу одна – хуже вдовы и девки… вечный мне великий пост, вечное искушение.
– Не больно-то ты постишься, как я
погляжу, – не удержалась Алена от легкого кивка в сторону Маркела. –
А уж коли был тебе Никодим столь надобен, то отчего не легла костьми, лишь бы
он на мне не женился? Да ведь ты и сама знаешь, какова была сладка моя с ним
жизнь, – чему завидовать?
– Никодим? – горько усмехнулась
Ульяна. – Никодим был глупец, фофан!
[117]
Я про Фрола
речь веду. Про Фролушку…
– Про Фролушку?! – так и взвилась
Алена.
Еще миг – и она, забыв обо всем на свете,
бросилась бы на Ульяну, выцарапала бы ей глаза, даже если бы это было
последним, что смогла бы сделать в жизни, да Маркеловы клешнятые ручищи
оказались проворнее и перехватили Алену на полпути, стиснули так, что не
вздохнуть, не охнуть. Только и могла, что бессильно прохрипела:
– Ты же этого Фролушку огнем жгла, стерва
проклятущая, змея бессердечная!.
– Все из-за тебя, из-за тебя, –
угрюмо пробормотала Ульяна. – Из-за тебя и Фролка смерть принял. Кабы не
ты, все по-иному сладилось бы!
Она вдруг засмеялась. Но не веселый был то
смех, а такой, что страх наводит.
– Верно, ты ведьма, – проговорила
Ульяна, прекратив свой жуткий хохот так же внезапно, как и начала. –
Верно, ежели б поискать, у тебя и хвостик сыскался бы позади, у чертовой
полюбовницы! Приворожила ты Фролку – с того он и прикипел к тебе, с того на
меня и глядеть более не хотел!
– Боже мой, – прошептала
Алена, – неужто и Фролка тоже…
– Ну да, он жил со мною, да! –
вскинула голову Ульяна. – И все промеж нас было ладно да складно, все было
обговорено: как сведем Никодима со свету, так и…
Она осеклась, а потом махнула рукой – и с
наслаждением выплюнула в Аленино помертвелое лицо:
– Так и быть, узнай еще и эту новость. Я
винище-то Никодиму подзеленила царь-корнем, я! Никто иной! У меня все было
четко обмыслено: Никодима подзуживать, чтоб он тебя едва до смерти не убил. Ну
кто потом сомневаться бы стал, что ты его с горя отравила, тем паче что
травознайка-зелейница? Только на тебя одну подозрение пало бы – только ты и
должна была ответ держать. Но ты своими сетями Фролку опутала и в могилу
утянула. А сама жива! Жива!
Ульяна схватилась за голову, забилась,
надрывно, мучительно завыла…
Фокля, не стерпев этой муки, выметнулась из
своего угла, обхватила ноги своей повелительницы, запричитала жалобно:
– Не томи себя, матушка, не томи,
родимая!
– Значит, ты… – пробормотала
Алена. – Ты!.. Ну вот, наконец-то…
– А тебе какое может быть
«наконец-то»? – хмыкнула вмиг пришедшая в себя Ульяна. – Ты про это
проведала – с собой и в могилу унесешь.
– Есть правды око, которое все
зрит, – с трудом сдерживая дрожь, сказала Алена. Однако Ульяна глумливо
ухмыльнулась:
– А нынче темно! Хоть глаз выколи – ни
зги не видать.
– В куль бы ее да в воду! – подала
голосок Фокля.
– Ничего. Я лучше сделаю, – посулила
Ульяна.
Алена резко вырвалась из рук не ждавшего сего
Маркела и ожгла его взором:
– Не тронь меня! Нашел кого хватать, кому
руки ломать. Лучше б эту вон, подстилку твою, хватал да волок в застенок.
Убийца она, сама созналась. По ней давно яма на площади плачет! А, стоишь? Сам
небось хорош!
– Хорош, хорош, – согласилась
Ульяна, вполне обретая прежнее зловещее спокойствие. – Уж этого тебе не
оплести, как ты Фролку оплела!
– Оплела? – горько усмехнулась
Алена. – Ты, баба, не белены, часом, объелась? Он меня каждую ночь брал
насилкою по мужниной указке – это ты называешь «оплела»?
– Брал не брал, это уж его мужицкое
дело, – устало качнула головой Ульяна. – Беда, что ты душу его
высосала! Видела я, как он на тебя днем поглядывал. Ночи, видать, мало ему
было! А потом до чего, сволочь, додумался! Сказал мне: так, мол, и так, Ульяна
Мефодьевна, не по мне это – безвинную в петлю тащить. Она и так столько
страданий приемлет – не всякий злодей таким карам обрекается за свои
преступления. Ты же еще и смерти, и позорища для нее чаешь… Так и сказал,
помнится. Пожалел он тебя… и сам себе вынес приговор.
– За одно слово… за одно слово
доброе? – помертвелыми губами прошептала Алена. Ужалило воспоминание:
Фролка прилаживает в дымоходе дощечку и злорадно посмеивается: повертится, мол,
у нас Никодим-то Мефодьевич!
– Не за одно слово, – сказала сурово
Ульяна. – Фролка слабак был. Я его хорошо знала: пока я подле него, он все
будет делать по-моему. А чуть глаз с него свела – вот он и сорвался со сворки!
Чаю, много словец он тебе молвил… про Никодимов схорон! Сулил небось, что
будешь в золоте ходить, на серебре есть? Hет, ты башкой не крути, не
отнекивайся. Доподлинно знаю, что он тебе говорил про тайник. Откуда б ты тогда
сведала про колоды пчелиные, про перстенек в двенадцать ставешков?.. Эх, жаль,
не поставила я тогда капкан в колоду – вот ужо был бы тебе чертогрыз!
– Эх, Ульяна… Ульянища, – вздохнула
Алена. – Не ты одна по ночам за Никодимом следила, не ты одна! Ничего мне
Фролка не сулил, не сказывал ни слова доброго, а про схорон я сама выведала.
Подсмотрела – и выведала. Что же до колечка того, измарагдового, то я его нашла
в тайнике, да уже после смерти Никодимовой, но не взяла, потому что мне и
коснуться-то его было тошно. Тошнехонько, мерзко! Так что на Фролку ты возвела
напраслину. И погубила попусту свою любовь!
Может быть, ей следовало смолчать. Но Алена не
могла остановиться: закусила удила. Она должна была отомстить… она и сама не
понимала, почему ей так важно, так непременно нужно отомстить Ульянище не
только за свои, но и за Фролкины мучения.
И удар достиг цели – Ульяна даже покачнулась.
– Н-не говорил?.. – пролепетала она
непослушными губами, глухо вскрикнула, загородилась руками… и вдруг
выпрямилась, близко придвинула к Алене изуродованное страданием лицо: – Нет. Не
увидишь ты моего горя! Не дождешься! До смерти!