Хозяйка Дома Риверсов - читать онлайн книгу. Автор: Филиппа Грегори cтр.№ 97

Вестминстерский дворец, Лондон, осень 1453 года

Комнаты для королевских родов были подготовлены в полном соответствии с дворцовыми традициями. Гобелены сняты со стен, окна плотно закрыты ставнями и завешены плотными занавесями, чтобы преградить путь раздражающе яркому свету и сквознякам. В каминах жарко горел огонь: в родильных покоях постоянно должно было быть тепло, и каждый день пильщики приносили к запертым дверям охапки дров. Но войти в покои не мог ни один мужчина, даже эти юные парнишки.

Пол в комнатах был устлан свежим тростником и различными травами, помогающими при родах: пастушьей сумкой, мать-и-мачехой. Низкую родильную кровать застелили особыми простынями. Принесли также королевскую колыбель — фамильную, присланную из Анжу. Колыбель была чудесная, резная, с золотой инкрустацией. Ее тоже застелили особыми тончайшими простынками из льна, отороченными кружевом. Для младенца приготовили также пеленальный столик, свивальники, пеленки, чепчики — все было тщательнейшим образом вымыто, выстирано и выглажено. Там, где обычно была уборная королевы, поставили алтарь, и часть помещения отгородили ширмой, затянутой плотной тканью, за которой священник мог бы отслужить мессу, и королева, присутствуя при этом, сама бы оставалась невидимой даже для священника. Исповедаться Маргарите также предстояло из-за этой ширмы. Никто из мужчин, даже этот имеющий духовный сан человек, не имел права посещать ее в течение шести недель до родов и шести недель после родов.

На самом-то деле в большей части семей любящий супруг частенько нарушал эти правила и приходил к жене даже во время ее «заключения» в родильных покоях — но только после того, как младенец появлялся на свет, был обмыт, опутан свивальником и уложен в колыбель. Многие мужья не прикасались к женам, пока те не пройдут в церкви обряд очищения, считая, что они «нечисты» после родов и могут заразить мужа «женским грехом», хотя мужья вроде моего Ричарда считали подобные страхи предрассудками. Ричард, кстати, всегда в такие периоды бывал особенно нежен со мной и, стараясь как-то проявить свою любовь и признательность, баловал меня, тайком принося мне разные фрукты и сладости, которые, по словам старших женщин, роженице есть не полагалось; повитухи, бывало, даже выгоняли его из моей комнаты — им не нравилось, что он тревожит меня и будит ребенка, создавая для них лишние заботы.

Но нашу бедную маленькую королеву, конечно, не должен был навещать ни один мужчина. Ни одному мужчине не было позволено заходить в ее родильные покои, а ее супруг, единственный, кто мог бы нарушить этот запрет, по-прежнему спал в своей полутемной спальне, и его каждый день обмывали, точно младенца-переростка, и насильно кормили; и он по-прежнему оставался совершенно бесчувственным, как мертвый.

Мы, разумеется, старались не выпускать за пределы дворца эти правдивые, но поистине ужасные сведения о здоровье короля. Его личные лакеи были так напуганы его состоянием и необходимостью полностью обслуживать ту «развалину», в которую внезапно превратился этот совсем еще молодой мужчина, что Эдмунду Бофору было совсем нетрудно заставить их молчать; он отвел в сторонку каждого из них и велел поклясться, что все происходящее в королевских покоях будет сохранено в строжайшей тайне. Заодно Бофор пригрозил лакеям самым жутким наказанием, если кто-нибудь из них хоть пикнет за пределами дворцовых стен. То есть свита короля — его придворные, грумы, пажи, конюший, — знала только, что король сражен неким недугом, от которого он страшно ослаб, а потому пока не выходит из спальни и больше не ездит на прогулки верхом; они удивлялись, конечно, что это с ним такое приключилось, но не особенно тревожились. Ведь Генрих никогда не отличался азартом, и ему было совсем несвойственно, допустим, с утра собрать охотников и отправиться в лес на охоту. Тихая жизнь, царившая в королевских конюшнях, продолжала оставаться тихой; и лишь те, кто видел в спальне совершенно безжизненное тело короля, понимали, до чего тяжко на самом деле он болен.

На руку нам в нашем желании сохранить все в тайне было и то, что большая часть знати и дворян на лето покинули Лондон и только теперь постепенно возвращались в столицу. Герцог Сомерсет и не думал созывать парламент, так что представителям поместного джентри не было причины ехать в Лондон; все насущные вопросы по управлению королевством решала горстка людей из королевского совета — именем короля, но за подписью герцога. На совете Бофор уверял, что король по-прежнему нездоров, слишком быстро устает и никак не может явиться на заседание, а потому именно он, герцог Сомерсет, будучи родственником и доверенным лицом короля, а также временным держателем королевской печати, будет с помощью этой печати скреплять любое постановление совета. Почти никто не подозревал, в каком действительно состоянии находится король. Большинство его советников полагали, что Генрих проводит время в часовне, молясь за здоровье королевы и изучая в тиши труды по богословию, а свою печать и свое право руководить советом просто временно передал Эдмунду Бофору, который и так всегда всем этим распоряжался.

Однако вскоре по дворцу поползли слухи. Это, собственно, было неизбежно. Повара давно заметили, что в покои короля больше не посылают жаркого, одни лишь супы, и в ответ на их недоумение какой-то дурак-лакей брякнул, что король больше не может разжевывать пищу, а потом еще, прижав пальцы к губам, прибавил: «Спаси его, Господи!» Кроме того, королевские покои постоянно посещали самые разнообразные лекари, и многие обратили внимание на то, что это не обычные врачи, а все чаще травники и знахари всех сортов. Они являлись во дворец по личной просьбе герцога Сомерсета и сами тоже помалкивали, но ведь их сопровождали слуги и всевозможные помощники, по их просьбе приносившие им различные травы и лекарства. Нашествие знахарей продолжалось примерно неделю, затем герцог пригласил меня в свои покои и попросил сообщить королеве, что по его совету короля перевозят в Виндзор, где за ним будет значительно проще ухаживать. Кроме того, так будет легче сдержать неприятные сплетни, не позволяя им просачиваться за пределы королевской опочивальни.

— Маргарите это не понравится, — честно заявила я. — Да и кому может понравиться, когда твоего мужа держат в одном месте, а тебя, точно в заключении, в другом. Ей ведь еще довольно долго придется пробыть в родильных покоях.

— Но если король останется здесь, то слухи неизбежно расползутся по всему Лондону, — возразил Сомерсет. — Мы не сможем сохранить его болезнь в тайне. Я думаю, Маргарите более всего на свете хотелось бы избежать именно огласки.

Пожав плечами, я поклонилась и направилась к выходу.

— А что вы думаете по поводу его болезни? — спросил он, когда моя рука уже лежала на ручке двери. — Вы ведь весьма одаренная женщина. Что будет с нашим королем? И что будет с королевой, если он так и не поправится?

Я промолчала. Я тертый калач и слишком давно при дворе, чтобы меня можно было подвести к рассуждениям о будущем короля, да еще и поделиться своим мнением с человеком, который сам норовит занять трон.

— Должны же у вас быть какие-то соображения на сей счет? — с легким раздражением допытывался Эдмунд Бофор.