Про Иону - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Хемлин cтр.№ 46

А ведь источников полно: и Блюма, и Мирослав. Но я не спросила. И вот стояла перед закрытой дверью. С тортом.

Мой порыв испарился. Разговоры с Лазарем и Хасей показались ненужными и даже лишними в сложившихся обстоятельствах. Мама знала этим людям настоящую цену и ничего важного им не доверила бы.

Минутная слабость прошла, и новые силы повели меня вперед. Я присела на скамейку в скверике возле дома. Поставила возле себя коробку «Киевского торта» — и вся моя жизнь встала передо мной как на ладони.

Мама унесла мою прошедшую жизнь с собой в глубокую могилу. И пора поставить точку.

Миша есть Миша. И то, что он разными почерками пишет всем кому ни попадя длинные письма, говорит о нем: все может быть. С таким человеком все может быть. Он не один. Его четыре разных. У Блюмы — свой Миша. У Мирослава — свой. У Гили был свой. У меня — другой.

На вокзале в очереди за билетом я простояла два часа. Взяла только на завтра, зато выходил поезд ранним утром.

Вечером пили чай с Мирославом. Торт немного растрескался и осыпался за день мотания по городу. Но в целом ничего. Как говорится, товарный вид сохранился.

Разговор шел непринужденный. Я рассказала про неудачу с Лазарем и Хасей.

Мирослав засмеялся:

— У тебя что, прощальная гастроль? Наметила всех обойти? Ты бы у меня спросила. После похорон Фани, когда ты уехала, Хася устроила скандал, что тебя исключили из родственников, а ты опять тут. Мне Блюма передала. Блюма вступилась, что ты дочь и без тебя хоронить нельзя. Хася не заткнулась, но Блюма привела неожиданный довод, мол, ты им оставила в пользование дом и теперь имеешь право. Хася продиктовала Лазарю, что они теперь в этот дом ни ногой и немедленно уезжают и чтобы Блюма с Фимой на их помощь не рассчитывали. А то они сильно рассчитывали. Ты же понимаешь, какая от Хаси с Лазарем помощь. Но Хася предупредила Блюму, чтобы та готовилась переезжать в дом престарелых, а Фиму поскорее отдала бы в сумасшедший дом, потому что ты с твоей натурой обязательно заявишься зимой выставлять их на улицу. Так чтобы не ждать, а устроить жизнь заранее. Блюма почему так болезненно отреагировала: их же вместе с Фимой никуда не возьмут. Каждого в отдельности — пожалуйста. А вместе — нет. Они же по разным профилям. Фима как душевнобольной, а она как просто старуха. Блюма в плач. Скорую помощь вызывали. Ее еле откачали. Чуть ли не инфаркт с инсультом. Блюма тебе не говорила?

— Нет. Ничего не говорила.

— Не хочет беспокоить. Ты бы ей дала обещание какое-нибудь письменное, что не выгонишь. Глупость, конечно. Но ей будет спокойней.

Я кивнула. Не знаю почему, но так.

Мирослав продолжал:

— А Лазарь с Хасей переехали. Мотя от «Арсенала» получил квартиру, на окраине, в Виноградарях. Туда поехали Хася с Лазарем. А Мотя с семьей остался вроде в старой, но ее сменяли на другую. Но это по слухам. Никто ничего достоверно не знает. Если тебе очень надо — можно через горсправку. Прямо завтра с утречка.

— Мне не надо. Раз не получилось — не надо. Все-таки надо уважать народные обычаи: собирать на похороны всех и по такому поводу выяснять отношения. А я тебя ни к Гиле, ни к маме не позвала. Не обижайся.

Мирослав мотнул головой:

— Не позвала. Мне Миша в письме описал, как прошло. Как Гиля мужественно умирал.

Я насторожилась.

— Гиля умер как солдат. Без стонов и упреков. Миша так и написал. Миша к сентиментальности не склонный. Его Гиля так воспитал.

Мирослав запнулся, понял, что сказал не то. Но я стерпела. Гиля воспитал — значит, пусть Гиля. И не то я терпела и терплю.

Мне в голову стукнуло другое. Мне в голову стукнуло, что если с Блюмой что-нибудь случится, то Фима камнем ляжет на меня. Ни в какую больницу его не возьмут кормить-поить-стирать. Он тихий и без вреда окружающей среде. И куда его девать?

Но я свернула на Мишу. На Мишу, потому что он из всего стал нейтральной темой.

— О чем же вы столько лет без меня обсуждали с Мишей?

— Он в основном говорил с моей мамой. Слушал ее. Однажды она ему говорит: «Миша, тебе же неизвестно, а Христос был еврей. Имей в виду!»

Миша ничего не понял.

Ты как раз в Москву перебралась, а он опять жил у Гили с Фаней. Я его часто забирал к себе на воскресенье. С субботы, с вечера.

Мама говорит: «Ты всем рассказывай, кто тебя обзывать будет».

Мама переживала, что у Миши еврейская внешность с годами становилась больше. Ну, я не стерпел такой темноты. Мама — простая женщина, неграмотная практически. В смысле сегодняшнего момента. К тому же лежачая. Когда лежишь и лежишь, всякое в голову идет. Говорю ей без Мишиного присутствия: «Мама, не забивайте голову мальчику. Сейчас Бога нет. И говорить не о чем».

А мама отвечает: «Ну теперь нет. Я наперед ему советую. Вдруг опять будет».

Умерла она хорошо, правда. Быстро. Можно сказать, с надеждой, что опять будет ходить. Незадолго до Гили. Я Мише написал потом. На «до востребования». Он как паспорт получил, мы с ним договорились, что я буду писать до востребования. А раньше он был против. Чтобы домой. Тебя расстраивать не хотел. Жалко, мама не летом умерла, а то бы при нем. Говорила перед смертью: «Михайлик у тебя ж в паспорте записанный? Записанный. Никуда от тебя не денется. Нэ журысь». Она и Мише повторяла: «Нэ журысь». Ему нравилось.

И к этой смерти хотели подключить моего сына. Да. Вокруг него больные и лежачие. Больные и лежачие. Прямо какое-то окружение.

Для Бога повод нашелся. А для родной мамы — нет. А мама всегда. Мама — хоть есть Бог, хоть нет.

Но дело не в этом.

Я спросила основное, что меня мучило:

— Миша знает, кто его отец? По твоим сведениям — или знает, или нет? Одним словом скажи.

— Ну какое тут одно слово! Он не дурак, Майечка. Он сразу раскусил. Фима его отец. Хоть и сумасшедший. Но родной отец. И он его как отца уважает и любит. Вот про Фиму мы говорили. Миша жалел, что Фима сумасшедший и много сказать не в состоянии. Но любовь, сама знаешь. Кровь говорит вместо ума.

— Это Миша так сказал?

— Миша. В последнюю нашу встречу. На вокзале сидели. Молчали. Он меня попросил помогать Фиме и Блюме. Ну, материально и так, словесно. Поддерживать. Я помогаю, ты не думай. Я вообще надеюсь, ты только не обижайся, может, Миша после армии в Киев переберется. Я его пропишу. У тебя же еще дочка. А я один. Как ты думаешь?

— Я ничего не думаю. А помнишь, как я хотела тебе девочку родить?

— Помню. Жалко, не родила. Но ты ж не специально не родила?

— Не специально. Теперь у меня и дочка есть. Эллочка. Хорошая девочка. Красивая. Умная. И рисует красками. Акварель. Очень талантливая.

Мирослав радостно закивал головой: