А в результате? А в результате получается: все всё знали. Арончик знал, Лия знала, мама моя знала, Гришенька дорогой знал. Особенно Гриша! Знал, а вместе со мной планировал, как потратить Соломоново золото. У них такая идиотская игра — знать и не говорить. Не понимаю.
Конечно, им неприятно вспоминать. А мне после всего — приятно?
Так ли, сяк ли, ниточка стянулась в узелок. Слава Богу. Деньги, деньги… А как бы Любочка их через границу везла? Сейчас собаки чуют и наркотики, и ценности, и все, что в желудке человека. А потом сиди в тюрьме. Нет.
Перед ноябрьскими стала собираться в Чернигов. Попрощалась с кем надо. Пошла к Камскому — на кладбище. Он на месте не сидел — гулял между памятниками.
Кричу-кричу:
— Илья Моисеевич!
Вижу вдалеке фигуру, а он не отзывается. Подошла, громко поздоровалась. Говорю:
— Я попрощаться пришла.
Посмотрел на меня, как нормальный, и говорит:
— Шо, Фейгачка, умирать собралася? Рано тебе еще. У тебя ж детки. А я один. У меня крови не осталося, а я ж живу. Думаю, чи мине тут зачинить на замок, а то хожу, хожу, а толку нема. Як считаешь? — И так смотрит, так смотрит жалобно.
Говорю:
— Конечно, закрывайте. Сейчас зима настанет, холодно, снег, кто сюда ходить будет, кому нужно?
— Сюда нэ трэба. А отсюдова?
И повела я его под руку, и шли мы долго-долго. И ни одной попуточки.
Приехала в Чернигов — мои квартиранты упрашивают, чтоб не прогоняла. Их трое — муж, жена и ребеночек, девочка трех лет. Мы, говорят, переберемся в маленькую комнату, вам же веселее будет. Плату нам скинете, и мы вам будем помогать по хозяйству, и вообще — не одна.
Подумала и согласилась.
Пожили так с полгода. И опять я отправилась в Остер вместе с телевизором — квартирант меня на своей машине отвез с ветерком.
И тут вызывают меня телеграммой на переговорный пункт — квартиранты. Вам, говорят, дочка звонит каждый день, волнуется, сказала, что будет звонить через три дня, так чтоб вы дома были.
Я отправилась. Звонит моя Любочка и первым делом:
— Что за люди у тебя живут?
Обрисовала ситуацию.
Она в крик. Немедленно прогоняй. Тебя обкрутят, квартиру на себя перепишут, известное мошенничество, не ты, мама, первая, не ты последняя.
Возражаю, что я еще в своем уме, чтоб суметь собственной квартирой распорядиться, а она если хочет, то пусть приезжает посмотреть на родную мать, а не раздает указания по телефону. Шваркнула трубку — и обратно в Остер.
Через несколько дней опять мне телеграмма на переговорный. Квартиранты докладывают: с вечера до утра трезвонит межгород. А у меня телефон старый, из розетки не вынимается. Они просто снимали трубку, как будто занято, но тоже не выход, телефон отключается. Просили разрешения поставить новый аппарат, чтоб с розеткой. Разрешила.
Ладно. Ладно-то ладно, а с дочкой вроде войны. Нехорошо и глупо. Что с ее стороны, что с моей.
Плюнула и поехала домой. Дождалась звонка и сразу же говорю Любе:
— Доченька, у меня дела идут отлично, здоровье хорошее. Насчет квартиры не беспокойся. У меня одна мечта, чтоб ты приехала и своими глазами увидела меня и вообще.
Слышу, плачет. Говорит, сил нет, чтоб я на нее не обижалась, потому что она совсем замоталась и не знает, с какого бока ждать неприятностей. Но главное — обещала приехать. Когда, не сказала, но скоро.
Сижу, боюсь тронуться с места. Вдруг явится, а меня нету. Некому ей открыть дверь.
Квартирантка успокаивает: и откроем, и накормим, и тут же телеграмму дадим.
А у меня в Остре клиенты, каждый день расписан по часам. Поехала.
Как-то вечером смотрю новости. В Израиле неспокойно. Опять евреев выселяют, чтобы арабам отдать по соображениям политики. Интервью дают, кто там живет, мол, не уйдем, с автоматами будем сражаться. А их выселяют. Один вечер смотрела, второй. А на третий опять. Рассуждения всякие насчет ближневосточной проблемы, местные жители перед микрофоном клянутся и так далее. И вдруг вижу — Давид. Корреспондент его спрашивает, как дела, что намерен делать в сложившейся тяжелой ситуации.
Давид говорит:
— Я приехал из Иерусалима, чтобы поддержать своих товарищей. Мы отсюда не уйдем. Тут наша последняя граница.
Ой! Опять граница. Опять граница. Где она, та граница, с которой нельзя уйти? Кто ее видел? Я ему кричу в телевизор, чтоб не кобенился, а то свои же и пристрелят случайно.
Ну, ладно. Живой пока. Разберутся. Хорошо, что Любочки с ним нет.
Пришла Нина Александровна, подышать воздухом перед сном. Гуляем, обсуждаем положение в мире. Я рассказала, что увидела знакомого в новостях. Она поинтересовалась, что за знакомый. Я вроде хотела рассказать историю, но почему-то расхотела.
— Один человек, у нас с ним отношения были.
На старости лет вспомнила про отношения. Какие отношения? К кому? По какому поводу?
Навещала Камского. Он уже не вставал. Но говорил. Ум у него просветлел, меня называл Женей. Но все равно спрашивал про Фейгу, про Айзика, про Гришу. Я с ним поговорю — и мне легче на душе.
И вот прибыла Любочка. Как раз квартиранты съехали. Красивая, как американская артистка. Слова из нее не вытянешь, только курит и курит. Курит и курит.
— Я, — говорит, — абсолютно счастлива. У меня есть постоянный заработок. У меня есть бойфренд. Я по всему свету езжу с путешествиями. На все хватает. Волноваться тебе, мама, не надо.
Я спросила, как все-таки личная жизнь. Она опять как заведенная:
— У меня есть бойфренд. Есть работа. С тетей Любой работаем на пару в салоне. О#39;кей.
Сходили на кладбище. Посидели там на лавочке, повспоминали.
Я ей рассказала про Остер, про Арончиков дом, что по полгода живу на даче в раю.
Она одобрительно кивает головой.
Спросила:
— Документы в порядке на дом, на квартиру?
— Конечно. Я тебе покажу, где что.
Думала, она отнекиваться начнет, но она посмотрела по-деловому. Правильно. Не то что мы, никогда не знали, за что хвататься со своими дурацкими тайнами.
Она обняла меня и говорит:
— Мамочка, как я тебя люблю. К себе не приглашаю. Обстоятельства. Ты не в претензии?
Какие претензии? Никаких претензий. Лишь бы ей хорошо было.
Спросила:
— Про Давида не слышала? Я его по телевизору смотрела, с автоматом. Выглядел неважнецки.
Она:
— У него всегда проблемы. Ничего.
За день до отъезда как подменили мою Любочку. Терпела-терпела — и закончилось ее терпение.