Другие цвета - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 52

Такое чувство, что идея о европеизации зародилась у них повторно: ведь прежняя слепая вера в западную цивилизацию оказалась бесплодной и не привела ни к чему, кроме как к презрению вековых традиций и нашей истории, к которой мы повернулись спиной! А сама наивная идея европеизации канула в прошлое, прошли те счастливые дни детства с праздничными застольями, на которых чувствовались искренняя надежда, наивность и, главное, интерес. У тех, кто хотел стать европейцами, было искреннее желание понять, как это происходит. Вера в то, чему предстоит научиться у Запада, тогда была крепче, а настрой — оптимистичнее. А все, у кого я побывал в 1998 году — недовольные и грустные пожилые родственники, дремавшие у постоянно включенных телевизоров, их обеспеченные дети среднего возраста, стамбульская буржуазия, неплохо заработавшая на турецких богачах, но предпочитавшая тратить деньги в Париже или Лондоне, — все в один голос проклинали Европу и Запад. Прежнего интереса к Западу уже не чувствовалось. Теперь и пиджаков с галстуками на мусульманские праздники никто не надевал, как раньше. Может, это и справедливо, ведь за сто лет мы так и не смогли толком узнать, что такое Запад. Но истинный гнев ощущается — особенно когда мы следим за переговорами Турции с Европейским союзом и понимаем, что, несмотря на все наши попытки европеизироваться, Европа все равно не хочет видеть нас в своих рядах, утверждая, что у нас плохо развиты столь важные для вступления в Евросоюз институты, как демократия и права человека. Гнев переполняет стариков, потому что не сбылись их детские мечты.

Говорят, на Западе тоже есть пытки. Говорят, что история Запада изобилует несправедливостью и ложью. Говорят, что Европа на самом деле обеспокоена не правами человека, а собственными интересами. Говорят, что в некоторых государствах Европы тоже ущемляют права национальных меньшинств, а в некоторых европейских городах полиция тоже силой подавляет выступления недовольных граждан. Все это означает, конечно же, что если в Европе творятся такие бесчинства, то нам можно продолжать творить их здесь. Должно быть, имеется в виду, что если нам считать Европу примером для подражания, то нам нужно перенять ее жестокость и коварство, лживость и двуличие. Полные радужных надежд кемалисты времен моего детства восхищались европейской культурой, ее литературой, ее музыкой и модой. Европа была важна им как центр цивилизации. А сейчас, на семьдесят пятом году Республики, она превратилась в источник зла.

Без сомнения, за этими антиевропейскими настроениями, которые усиливаются от года к году, приобретая такие масштабы, каких и я предположить не мог, кроются усилия ряда турецких колумнистов, количество которых за последние годы резко возросло. Как правило, они пишут, что европейцы тоже применяют пытки, что в Европе тоже ущемляют в правах национальные меньшинства и нарушают права человека… Они поставили себе задачу напоминать общественности при каждом удобном случае, что европейцы не любят нас, турок, и нашу религию… Конечно, они делают это ради того, чтобы отвлечь общество и оправдать нарушения прав человека, запреты книг и репрессии против журналистов в нашей стране. При этом всю энергию и талант они тратят не на критику преступлений в нашей стране, а на то, чтобы возразить Западу, удостоившему их вниманием. Наверное, их можно было бы понять. Но эти действия привели к последствиям, которых они не ожидали. В потоках этих антиевропейских, антизападных и националистических тирад, звучащих в нашей прессе с завидным постоянством, праздничные застолья превратились в заседания, на которых каждый сидящий за столом пьет ликер и рассуждает о дьявольских проделках лживого Запада. Я три раза подряд встречал в гостях таких людей! Раньше люди с надеждой говорили, как в будущем мы будем еще ближе к Европе, а сейчас они только и говорят о зле, которое исходит от нее, причем в таких выражениях, которые можно услышать только на городских окраинах. Люди чувствуют интерес к политическому исламу, они внезапно перестали быть кемалистами и европейцами. Между тем даже сам Ататюрк после изнурительной войны с Западом открыто говорил о том, что Европа должна служить нам примером в плане культуры, цивилизации, литературы и образа жизни. А те, кто всю жизнь тратил деньги в Европе и пользовался европейской культурой — от искусства до моды, — чтобы отделить себя от народных масс и утвердить свое социальное превосходство, сейчас решительно отвернулись от Европы, разочарованные ее двойными стандартами по правам человека. Теперь Запад приводят только в качестве отрицательного примера, говоря, что не только в Турции, но и в Европе существует преследование национальных меньшинств.

Конфликт Запада и Востока ощущался и в прежние времена во время семейных праздников — пока все пили ликер и жевали сладости, наша неспешная беседа иногда выливалась в споры о приверженности правым или левым взглядам. Но на оптимистические речи представителей старших поколений невозможно было по-настоящему сердиться, даже если эти добродушные люди и казались наивными и поверхностными, — только оттого, что взоры их были устремлены к Западу. Теперь же на семейных посиделках я каждый раз замечаю, как постепенно это добродушие исчезает. Так давайте же подготовимся выслушать то, что наши сердитые, грустные родственники выскажут по поводу Европы — после пары рюмок ликера.

Я думал, что несчастье сближает людей. После больших пожаров в Стамбуле или после землетрясения 1999 года первым моим порывом было поделиться с кем-нибудь тем, что я пережил. Но на сей раз я сидел перед телевизором в маленьком зале ожидания на пристани — в кафе, где завсегдатаями были извозчики и водители такси, швейцары и медбратья из туберкулезных больниц, — смотрел, как рушатся башни Торгового центра, и чувствовал ужасное одиночество.

Турецкое телевидение начало вести прямую трансляцию сразу после того, как второй самолет врезался во вторую башню. Немногочисленные посетители кафе, застыв от изумления, смотрели на кадры, в реальность которых было трудно поверить, но которые, казалось, не производили на них особого впечатления. В какой-то момент мне захотелось встать и воскликнуть: «Я ведь тоже некогда бывал рядом с этими башнями, я ведь тоже когда-то бродил по этим улицам, без гроша в кармане, я назначал там встречи, я три года своей жизни провел в этом городе!» Но вместо этого я продолжал молчать, как во сне, а перед глазами у меня проносилась вся моя жизнь.

Не имея больше сил выносить то, что было на экране, надеясь с кем-нибудь поговорить, я вышел на улицу. Через некоторое время в толпе, ожидавшей паром, я увидел плакавшую женщину. По ее глазам я тут же понял, что она плакала не потому, что кто-то из ее близких был в Нью-Йорке, а потому, что ей казалось — наступил конец света. В детстве, когда кубинский кризис угрожал обернуться Третьей мировой войной, я часто видел, как женщины растерянно плачут. Помню, как состоятельные стамбульские семьи запасались тогда мешками с чечевицей и макаронами. Вернувшись в кафе, я снова сел и через силу — наверное, как и все люди на земле в тот момент, — стал смотреть по телевизору, как разворачивается трагедия.

Позже, на пути домой, я зашел к одному из соседей.

— Орхан-бей, вы видели, как разбомбили Америку? — сказал он и злобно добавил: — Правильно сделали.