Другие цвета - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 50

В 1862 году разгневанный Достоевский, обвиняя Францию в том, что она предала идеалы братства — fraternité, обобщил суть вопроса, рассуждая о «природе французской, да и вообще западной…». Он отождествляет Францию с Западом, что в будущем сделает Жид. Танпынар разделяет эти взгляды, хотя, в отличие от Достоевского, его не переполняет чувство безграничного гнева к Франции и Западу, наоборот, он испытывает застенчивое восхищение, к которому примешивается чувство вины. Теперь я готов сам ответить на вопрос, заданный мною раньше: может быть, нет противоречия в том, чтобы любить писателя, который презирает вашу культуру, цивилизацию и ваш народ; но эти два состояния души — презрение и восхищение — крепко связаны между собой. Глядя из своего окна, я вижу, что Европа и Запад существуют в тени, которую отбрасывает эта связь. Для меня Европа и Запад — не солнечный, блестящий и великий идеал. Европа для меня — это внутренний конфликт слияния любви и ненависти, великих устремлений и горького унижения.

Я не знаю, была ли поездка в Стамбул, в Анатолию, для Жида решающим фактором, чтобы наивно объявить, что его родная Франция, его западная культура «прекраснее всех». Но сегодня я не сомневаюсь в том, что, ступив на турецкую землю, Жид оказался в иной цивилизации, совершенно не похожей на его собственную. Два столетия европеизированные османцы и турецкие интеллектуалы-западники были уверены, подобно Жиду, в том, что между Турцией и Западом существует огромное различие. Но там, где Жид ощущает раздражение и презрение, они испытывают притяжение и восхищение, а из-за этого переживают кризис самоопределения. Когда, вслед за Танпынаром, они слишком сильно отождествляют себя с Жидом, им приходится закрывать глаза на его унизительные комментарии или, наоборот, соглашаться с яростной правотой его слов. И тогда европеизированным интеллектуалам с окраин Европы, вынужденным разрываться между Востоком и Западом, приходится верить в Европу еще сильнее, чем верил сам Андре Жид. Наверное, поэтому столь значительно влияние Жида на турецкую литературу, несмотря на его неприязнь к Турции и туркам.

У меня на родине, особенно в XX веке, в ранние республиканские годы, Запад не являлся понятием, которое нужно исследовать, анализировать или развивать, изучая историю и проникаясь великими идеалами, его создавшими; для нас Запад всегда был инструментом. И когда мы использовали его как инструмент, благодаря идее Европы мы становились участниками «цивилизационного процесса». Мы стремимся к тому, чего не существовало в нашей истории и нашей культуре, потому что это существует в Европе, и оправдываем наше стремление, ссылаясь на престиж Европы. В моей стране именем Европы оправдывают применение силы, радикальные политические перемены и безжалостный разрыв с вековыми традициями. Равноправие женщин и нарушения прав человека, демократия и военная диктатура — многое оправдывается идеей о Европе и оксидентализмом, главным акцентом которого становится разновидность позитивистского прагматизма. Так было в XX веке, хотя сегодня, вероятно, это верно в меньшей степени. Всю свою жизнь среди правящей европеизированной элиты я видел, как наши повседневные привычки, начиная от застольного этикета до половой этики, критиковались и менялись сообразно тому, «как это принято в Европе». Я с детства слышал эти слова — по радио, по телевизору, от мамы. Но они не являются доводом; наоборот — они уничтожают любой довод.

Искренний восторг Танпынара по поводу вручения Жиду Нобелевской премии становится понятнее, если вспомнить, что европеизированный интеллектуал испытывает потребность не столько в самом Западе, сколько в идее Запада. Даже если он, подобно Танпынару, сожалеет об утраченной традиционной культуре, старинной музыке и поэзии и «восприимчивости поколений прошлого», а также о том, что исчезает прежний, привычный образ жизни, европеизированный интеллектуал способен лишь на критику собственной культуры в той мере, в какой он зависит от легендарного образа Запада, и на переход от консервативного национализма к конструктивному модернизму. По меньшей мере, этот переход позволяет ему оказаться в новом, вдохновляющем, но критическом пространстве.

С другой стороны, потребность в легендарном образе чудесного Запада может привести даже такого глубокого и сложного писателя, как Танпынар, к тому, чтобы перенять у Жида наивную и вульгарную идеализацию Запада: «западная цивилизация — прекраснейшая цивилизация». Но его идеальный Запад существует на основе представлений о его противоположности, его враждебном антиподе. Именно сейчас стоит вернуться к непростому вопросу о том, почему турецкие интеллектуалы не смогли открыто ответить на грубые и оскорбительные реплики Жида о своей культуре, почему целое поколение республиканской интеллигенции предпочло молчать, ощущая чувство вины: возможно, сами того не подозревая, в глубине души они соглашались с замечаниями Жида; но, не признаваясь себе в этом, продолжали хранить свои мысли в запертых на замочки дневниках.

Невольно возникает вопрос — насколько здесь уместно понятие «частного». Многие прозападно настроенные младотурки разделяли взгляды Жида. Свои взгляды они выражали во всеуслышание либо вполголоса — в зависимости от ситуации и личности собеседника. Здесь мы постепенно приближаемся к месту, в котором идеология национализма переплетается с идеей вестернизации, питаясь от нее, но и влияя на ее форму. Восприятие Жидом и подобных ему западных наблюдателей Турции и исламской культуры, их взгляды на отношения Запада и Востока были не только восприняты младотурками, но и легли в основу идеологии Турецкой Республики.

Как известно, в первые годы Респубики, с 1923 года до середины 1930-х годов, ее основатель и отец современной турецкой нации, Мустафа Кемаль Ататюрк, провел реформы, ориентированные на западный образ жизни. Среди реформ были не только формальные — замена арабского алфавита латинским, переход на европейский календарь, перенос выходного дня с пятницы на воскресенье. Многие перемены — например, уравнение женщин в правах с мужчинами — оставили глубокий след в турецком обществе. Разногласия по поводу введения этих реформ между прозападными сторонниками модернизации и националистами-консерваторами до сих пор составляют основную проблему всех идеологических дискуссий в современной Турции.

Одна из первых реформ Ататюрка, два года спустя после основания Республики, предписывала ношение европейской одежды. Эта реформа, обязавшая всех носить одежду «как в Европе», была идеологически связана, с одной стороны, с оксиденталистским представлением о Европе, а с другой стороны, со старинной османской традицией, согласно которой у каждой религиозной общины было свое отличительное платье.

Ровно год спустя, как были опубликованы высказывания Жида о турецкой и других цивилизациях, в 1925 году, Ататюрк выскажет похожие идеи, выступая с речью во время поездки по Анатолии, в ходе которой он пропагандировал переход на новый тип одежды и другие нововведения:

«Вот передо мной, среди вас, человек (указывает рукой). В феске [12] , обмотанной зеленым тюрбаном, в минтане [13] , а сверху пиджак, такой же, как на мне, а что надето ниже — мне не видно. Ну и что это за наряд? Разве может цивилизованный человек так нелепо одеться, выставив себя на посмешище перед всем миром?»