Другие цвета - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 49

Далее Танпынар сравнивает творчество Валери и Жида и заключает:

«Для меня эти оба поэта и писателя — нет, я не хочу употреблять такие слова: смысл их слишком узок, чтобы отразить суть; для меня они — сама Европа, мыслящая и чувствующая. Эти двое, связанные искренней дружбой, сумели сохранить Европу в широком смысле — и в подлинном виде. Они вдохнули новую жизнь в древние легенды, воскресили прежние ценности, они вырывали из лап заурядности и насилия культуру, бывшую сутью гуманизма… Они были самой культурой в человеческом обличии».

Помню, когда я впервые прочитал эту статью много лет назад, она показалась мне по-настоящему европейской, хотя и чересчур эмоциональной. Неискренним и даже жестоким мне показалось то, что Танпынар писал, как такой-то писатель страдает без вина и сигарет, пока гибнут и страдают миллионы людей, потерявших семьи, дома, родину, когда было уничтожено столько жизней, столько народов. А как «европейское» мне понравилось то, что Жид был показан не как представитель европейской культуры, Танпынар просто выделил отдельного писателя из толпы, представив его как «человеческое воплощение» культуры целой части света, и то, что ему было небезразлична его судьба во время войны.

Знаменитые «Дневники» Андре Жида, где он с присущим публицисту спокойствием излагает свои мысли, позволяют нам с легкостью проникнуть во внутренний мир писателя, полный одиночества, терзаний, сомнений и страхов. Эти записки, запечатлевшие его самые интимные и личные мысли, Жид сам отдал издателю, и они были опубликованы еще при его жизни, и хотя это не самый известный дневник нашего времени, он наиболее важен. В первых томах «Дневников» содержатся саркастические и резкие заметки о Турции, которую писатель посетил в 1914 году, после окончания Балканской войны.

Сначала Жид насмешливо описывает знакомство в поезде с неким молодым турком, сыном паши, возвращавшимся из Лозанны, где он полгода изучал историю искусств, в Стамбул с популярным романом Золя «Нана» под мышкой. Писателю он показался легкомысленным снобом.

Потом Жид приезжает в Стамбул, который ему (как и Венеция) совершенно не нравится. Ему кажется, что здесь все привнесено извне и заимствовано — либо за деньги, либо отобрано силой. Единственное, что нравится ему во время пребывания в Стамбуле, — это отъезд из города.

«Ничто не взросло на этих землях, — записал он в своем дневнике, — ничего оригинального не скрывает толстый наносной слой, созданный соприкосновениями и борьбой такого количества рас, историй, религий и цивилизаций».

Затем он внезапно переходит к другой теме: «Турецкий костюм невероятно уродлив, но, по правде, сам народ лучшего и не заслуживает».

Писатель откровенно и честно озвучивает мысль, которая посещает многих путешественников в разных странах, но которую они не решаются произнести: «Не сумев полюбить жителей, я не могу отдать свое сердце и красотам края».

Оставаться честным самим с собой для него важнее всего: «Познавательность этого путешествия пропорционально связана для меня с отвращением, которое я испытываю к этой стране, — пишет Жид. — Но я доволен, что не возненавидел эту страну больше».

Шведская Королевская академия наградила писателя за «страстную любовь к истине, которая со времен Монтеня и Руссо стала неотъемлемой частью французской литературы». Его страсть к истине в передаче своих мыслей и впечатлений вынуждала Жида говорить то, что многие не решаются сказать даже сегодня. После возвращения из Турции он сказал о Европе следующее:

«…Долгое время я полагал, что существуют другие цивилизации и другие культуры, достойные нашей любви и восхищения… Теперь я знаю, что наша европейская (чуть было не сказал „французская“) цивилизация не только прекраснее всех; я верю, что она еще и единственная».

Эта реплика, которая сегодня могла бы стать поводом для вручения ему премии каким-нибудь американским университетом за политическую некорректность и литературную прямоту, демонстрирует нам, что страстная любовь к истине не всегда выливается в политически корректные и правильные высказывания.

Но цель моя не в том, чтобы подвергать анализу убийственную прямоту писателя или осуждать его за безыскусный расизм. Я, как и Танпынар, люблю творчество Жида, его биографию, мне близки его взгляды. Во времена моего детства и юности его книги были очень популярны в Турции; в библиотеке отца имелись все его произведения, и я был увлечен Жидом так же, как и предыдущие поколения.

Мне будет легче передать мое представление о Европе, если я представлю его в виде противоречия: неприязнь Жида к другим цивилизациям — и особенно к моей, с одной стороны, и безграничное восхищение Танпынара этим писателем и Европой в его лице. Я смогу объяснить, что означает для меня Европа, только смешав такие противоречивые понятия, как презрение и восхищение, любовь и ненависть, отвращение и влечение.

Хотя Танпынар заканчивает свою статью восхвалением «чистоты мышления» и «чувства справедливости» Жида, раньше в тексте он дает понять, что знает об оскорбительных строках «Дневников», но, по понятным причинам, он не касается деталей. Один из величайших турецких поэтов XX века, Яхья Кемаль, учитель и наставник Танпынара, также читал путевые заметки Жида; об этом становится ясно из его посмертно опубликованного письма А. Ш. Хисару, в котором он замечает: «Цель этих путевых заметок в том, чтобы глубоко оскорбить турецкую нацию самыми ядовитыми выпадами. Это самое клеветническое из всего, что было когда-либо написано… Я был возмущен». Целое поколение читало эти страницы, стараясь делать вид, будто эти оскорбления — недоразумение, о котором не стоит говорить. Все лишь немного посудачили о них, но в большинстве случаев предпочли вести себя так, будто этих слов никогда не было. Несколько частей «Дневников» Жида были переведены на турецкий язык и изданы Министерством национального образования, при этом заметки о Турции в этой книге, естественно, опущены. В другой своей статье Танпынар говорит об очевидном влиянии на турецкую поэзию другой книги Жида, «Яства земные». Именно Жид зародил традицию вести дневник среди турецких писателей, чтобы издать его при жизни. Виднейший критик первых лет Республики, Нурулла Атач, был первым, кто популяризовал дневниковую манеру Жида — вести дневник не столько ради откровений, сколько ради потребности излить свой гнев, — и позднее эта манера прижилась среди литераторов последующих поколений.

Я задаюсь вопросом, не отклоняюсь ли я от темы, вдаваясь во все эти подробности. Стоит ли видеть противоречие между рассказом Жида о его путешествии в Стамбул и Турцию после Балканской войны и его неприязни к туркам и восхищением, которое питали к нему Танпынар и целое поколение турецких писателей? Ведь мы восхищаемся писателями за их внутренний мир, систему ценностей и писательское мастерство, а не за то, что они любят нас, нашу страну и нашу культуру. В «Дневнике писателя», выходившем частями в одной из газет, Достоевский описывает свое первое путешествие во Францию; он много говорит о лицемерии французов и о том, что великие ценности этой страны вытесняются деньгами. Жид читал эти строки, что не помешало ему восхищаться Достоевским и написать блестящую книгу о нем. Танпынар, не переставший почитать Жида, презиравшего турок, или Жид, продолжавший восхищаться Достоевским, презиравшим французов, проявили истинно европейский подход, сумев не поддаться узкому патриотизму.