Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 98

— Что ж, зато я их знаю, — призналась она, — и я их тебе спою.

Она опустилась на одно колено и, склонившись на ковер у моих ног, с лихорадочно сверкающими глазами, будто в опьянении терзая струны арфы, запела чарующим контральто такие стихи:

Кто созерцал твой лик, кто был с тобою рядом,

Кто нежный голос твой, как песню, слушать мог,

Кого дарила ты улыбкой или взглядом,

Тот знал восторг любви, тот счастлив был, как бог!

Я, увидав тебя, не в силах молвить слово:

Немеет мой язык, пересыхает рот,

А сердце и грустить и ликовать готово,

И в лихорадке чувств мне душу ревность жжет.

Так Пламенного Льва дыхание смертельно

Для слабого цветка на выжженном лугу.

Бледнею, и дрожу, и мучусь беспредельно,

От страсти и любви я умереть могу! [31]

В то самое мгновение, когда последний стих замер на ее губах, а последний звук арфы угас в воздухе, в дверь осторожно постучались.

— Это еще кто? — нетерпеливо спросила королева, приподнимаясь на одном колене.

— Люди госпожи Гамильтон и ее экипаж, — отвечал голос.

— Пусть возвращаются в посольский особняк, они здесь не нужны. Леди Гамильтон останется у меня.

Потом, увлекая, почти на руках неся меня в ванную, она сказала:

— Пойдем же, ну, пойдем! Сэр Уильям Гамильтон в Казерте, он вернется только завтра!

Новость, которая со вчерашнего дня, подобно дамоклову мечу, висела над головой королевы, была не чем иным, как известием о взятии Бастилии.

Разумеется, ничто не могло погрузить Каролину в более глубокое и тягостное недоумение. Ведь это было все равно, как если бы ей сообщили, что неаполитанцы захватили замок Сант’Эльмо.

Хотя не было известно, чтобы из Франции прибыл какой-либо иной посланец, а этого единственного гонца тотчас заперли во дворце, тем не менее, новость распространилась по Неаполю и вызвала чрезвычайное возбуждение.

Когда несколькими годами ранее франкмасоны во Франции, иллюминаты в Германии, последователи Сведенборга в Швеции начали организовывать тайные общества, в Италии, особенно в ее южных областях, тоже появились франкмасоны. Укоренение в Неаполе масонства совпало с той порой, когда у Марии Каролины начинался роман с князем Караманико, и королева, поглощенная выискиванием поводов для встреч со своим возлюбленным, побудила его вступить в ложу, что он и сделал без колебаний, причем и она сама, используя закон, позволяющий основывать женские ложи, объявила себя венераблем ложи, куда вошли несколько неаполитанских дам. Что касается короля, то он так и не пожелал присоединиться к масонам, поскольку это требовало ряда физических и моральных испытаний, которым ему не хотелось подвергаться из опасения, что он не сумеет выйти из них с честью.

Затем мало-помалу королева начала чувствовать себя свободнее, после смерти министра Тануччи любовники стали видеться сколько им было угодно, и масонские ложи, предоставленные самим себе, спокойно продолжали заниматься своим делом. А это дело, следует вспомнить, состояло в подготовке обширного заговора против королевской власти.

В ту эпоху в Италии появилось немало выдающихся людей, пользовавшихся признанием.

Это были последователи Вико, Дженовези, Беккариа, Филанджери, Пагано, Чирилло, Конфорти, наконец, все те, кто желал торжества тех же принципов, то есть прогресса, шествующего по миру при свете той философии, которая только что вспыхнула во Франции так ослепительно, что все вокруг занялось огнем.

Все те, кто в Южной Италии с надеждой обращал взоры в сторону Франции, зная заранее, что именно из Парижа придет прогресс, затрепетали от радости при известии о падении Бастилии.

Разумеется, при неаполитанском дворе царило совершенно противоположное настроение.

Бастилия взята, притом без осады, в один день, всего за три часа, взята народом, который накануне был безоружен, а сегодня уже располагает тридцатью тысячами ружей; белая кокарда, символ королевской лилии, сменилась трехцветной — эмблемой Революции; Людовик XVI признал эту эмблему и даже прикрепил ее на свою шляпу; все это было нечто неслыханное, неожиданное, невероятное, что должно было потрясти и в самом деле потрясло, оглушило неаполитанский двор.

Политические связи между двумя королевствами из-за ненависти министра Актона к Франции и влияния, которым он пользовался в Государственном совете, давно стали холодными и стесненными, однако родственные отношения Марии Каролины и ее сестры всегда оставались самыми нежными, и, как правило, не проходило двух недель без обмена письмами: в них две эрцгерцогини делились своими радостями, горестями и в особенности супружескими разочарованиями.

То ли министр Актон своим обостренным ненавистью чутьем угадывал, какие события вскоре произойдут во Франции, то ли просто поддавался мстительному чувству, переполнявшему его сердце, — как бы там ни было, он не успокаивал, а растравлял опасения короля Фердинанда, внушая ему, что следует предвидеть вооруженное вторжение, в котором Неаполю уготована некая немаловажная роль или даже особая миссия.

В этом смысле он обрел неоценимую опору в лице сэра Уильяма Гамильтона, доходившего до фанатизма в любви к своему молочному брату королю Георгу и к Англии, своей отчизне.

Что до меня, далекой от политических интересов, да и весьма невежественной во всех вопросах, касающихся прав народа и, естественно, могущества королей, то я могла лишь слепо подчиняться влияниям, оказываемым на меня извне, особенно если эти влияния исходили от такого человека, как сэр Уильям, чей выдающийся ум был общепризнан, и от такой женщины, как Мария Каролина, что с первого дня, когда я ее увидела, приобрела надо мной большую власть.

Итак, с этой поры я оказалась под влиянием гнева и пристрастий, овладевших моим окружением, не подвергая суду разума ни этого гнева, ни этих пристрастий, — они поселились в моей душе скорее в виде инстинктов, чем как следствие каких-либо осознанных принципов или расчетов.

Впрочем, понятно, что все эти политические страсти развивались не во мне самой, а в тех, чьим отражением я была вначале и чьим орудием, увы, сделалась впоследствии.

Известия из Франции не закончились взятием Бастилии и сменой кокард; потом нам пришлось узнать и о беспорядках, случившихся на банкете гвардейцев королевской охраны, где национальную кокарду топтали ногами, а вместо нее нацепили черные кокарды; дошли до нас и известия о событиях 5–6 октября, когда королевские покои дворца в Версале подверглись вторжению, двое караульных гвардейцев были убиты, а короля и королеву насильно увезли в Париж.

Эта последняя новость весьма опечалила королеву Марию Каролину; она показала мне письмо своей сестры Марии Антуанетты, где та рассказывала о планах, целью которых было или бегство из Франции, или восстановление во всей полноте власти, потерянной царствующим домом начиная с июля.