Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 148

У меня сохранились один или два подобных манифеста. По несдержанности их выражений легко судить, в какое опасное положение поставил себя двор Обеих Сицилий по отношению к французскому правительству:

«Пусть же ничто не послужит в наших глазах оправданием французам: они убили своего короля, покинули храмы, изгнали и истребили священнослужителей, обрекли на смерть своих лучших, величайших граждан и, наконец, надругались не только над всеми законами общества, но и над всеми законами справедливости и, не довольствуясь своими собственными злодеяниями, разнесли и рассеяли семена преступления в завоеванных ими землях и в странах, куда их доверчиво допустили, приняв за друзей.

Однако ныне чаша терпения переполнилась: народы поднялись, дабы в свою очередь повергнуть их во прах. Последуем же примеру сих справедливых и отважных защитников добра, доверимся Божьей помощи и силе нашего оружия. Пусть во всех церквах возносятся молитвы. И вы, благочестивые неаполитанцы, молитесь, дабы испросить у Господа мира и покоя для нашего королевства. Внимайте голосу ваших духовных отцов, следуйте их советам, исходящим с церковных кафедр или звучащим в тиши исповедален.

И, поскольку во всех общинах началась запись добровольцев, пусть все те, кто способен носить оружие, впишут свои имена в сии почетные списки. Вспомните, что вы делаете это во имя защиты родины, трона, свободы, нашей трижды святой христианской веры! Подумайте о том, что ныне решается судьба ваших жен и детей, что под угрозой ваше достояние, все радости вашей жизни, добрые патриархальные нравы, законы, завещанные вам предками! Я с вами в ваших молитвах и ваших сражениях. Кто не предпочтет смерть жизни там, где жизнь можно купить лишь ценой отказа от свободы и справедливости?!»

Далее король, а вернее те, кто говорил от его имени, обращался к епископам, кюре, исповедникам и миссионерам:

«Мы повелеваем, чтобы во всех церквах Обеих Сицилий производились молебствия в течение сорока часов и проповеди покаяния, дабы испросить у Господа благоденствие для нашего государства. С этой же целью вам надлежит с высоты алтарей и кафедр и в часы исповеди напоминать неаполитанцам и всем обитателям нашего королевства об их долге христиан и подданных, убеждая их посвятить Господу чистоту своего сердца, а отечеству — силу своего оружия, чтобы защитить религию и трон.

Поведайте вашей пастве о заблуждениях, в которых погрязла Франция, о лживости той тирании, которую там именуют свободой, о ересях и, что хуже того, о французских войсках, наконец об угрозе всеобщей гибели! Вдохновляйте народ на борьбу посредством крестных ходов и других священных церемоний и дайте каждому из ваших прихожан ясно понять, что революционные движения, потрясая общество до основания, ниспровергают две прочнейшие его опоры — Церковь и трон».

Это воззвание провозглашалось под звуки трубы на всех улицах и перекрестках Неаполя и было развешано на всех стенах, его растолковывали во всех церквах.

Сорокачасовые молебствия были объявлены по всей стране и незамедлительно начаты в архиепископской церкви святого Януария.

Надо заметить, что священники, кто по убеждению, кто в порыве фанатического рвения, от всей души способствовали намерениям королевы. Королевская чета с величайшей торжественностью явилась в собор в окружении министров, придворных, чиновников магистратуры — всех, кто тем или иным образом зависел от правительства. Простонародье последовало их примеру, и церкви настолько переполнились, что стало невозможно проехать по улицам, если учесть, что в Неаполе редко встретишь улицу, где бы не было церкви, а перед каждой из них стояла толпа молящихся: не сумев протолкаться внутрь, они скапливались у входа. С этих пор неаполитанцам стали изображать французов как воров, убийц, разбойников, еретиков, отлученных от Церкви, которым нельзя верить и по отношению к которым нет надобности держать слово; их можно преследовать как outlaws [44] , убивать ударом кинжала в спину, им можно давать отраву у своего гостеприимного очага, убивать во сне, наконец, их можно просто убивать как бешеных псов.

И вот пример ослепления, в какое приводят нас страсти: я разделяла эту ярость против страны, где в свой час мне придется просить приюта, и она мне его даст, в то время так Англия, для которой я сделала все что могла, отказала мне в куске хлеба!

В конечном счете о тех чувствах, что обуревали меня тогда, лучше всего говорят несколько писем, в то время написанных мною, и отдельные места из них я приведу здесь, не изменив ни единого слова.

Но было в неаполитанском обществе сословие, не разделявшее этой ненависти к французам и, следовательно, не присоединившее своего голоса к молитвам об их погибели, возносимым к Небесам.

К нему принадлежали все люди свободных профессий, независимые, образованные представители mezzo ceto — юристы, врачи, философы, адвокаты, поэты. Поэтому королева, забыв приступ раскаяния, испытанный ею после гибели первых жертв, и особенно после смерти Караманико, взялась за преобразование Государственной джунты и пустила по следу новой дичи троицу, прозванную сбирами королевы — Ванни, Гвидобальди и Кастельчикалу.

Тюрьмы опять наполнились, и на этот раз в списки заключенных попали самые громкие имена Неаполя.

Однако среди всех этих приготовлений к войне не только оборонительной, но и наступательной нас изумило перемирие, заключенное в Брешии, и последовавшее за ним подписание папой Пием VI договора в Толентино: по условиям его святой отец отдавал французам Болонью, Феррару и Романью, притом разрешал этим провинциям учредить у себя республиканское правление — уступка, какой они не преминули воспользоваться.

Таким образом, испытания, которые королева считала отдаленными, быстро надвигались на нас. Французы ушли, но принципы, что они несли с собой, семена идей, с их силой, превышающей человеческую, пустили корни в той почве, где они были посеяны.

Генерал Актон и королева поняли, что нельзя терять ни минуты. Им было известно, что правительство Директории побуждало Бонапарта совершить возмездие, заслуженное правительством Обеих Сицилий, и что он на это отвечал:

«Сегодня мы еще недостаточно могущественны, чтобы придать этому возмездию такую сокрушительность, какую ему необходимо. Но придет день, когда мы заставим их сполна заплатить за все былые, нынешние и будущие вероломства. Могу вас уверить, что король Фердинанд и королева Каролина ничего не потеряют, если немного подождут!»

Этот ответ стал известен в Неаполе слово в слово, и хотя из него следовало, что опасность на какое-то время отдаляется, король был так напуган этим дамокловым мечом, повисшим над его головой, что послал к Бонапарту князя Бельмонте с поручением любой ценой добиться с ним мирного договора.

Одиннадцатого октября 1797 года уполномоченными двух правительств было подписано соглашение; приведу его здесь полностью, ибо оно дает понятие о том состоянии зависимости и страха, которое испытывал неаполитанский двор, оказавшись лицом к лицу с Французской республикой.