— Вот это мило! — сказала она. — Королева посылает к нему в гостиницу «Крашеная борода» одну из самых красивых наших женщин, и он еще жалуется!
— Мою кузину Марину?
— Да, да, «мою кузину Марину».
— Ах, черт возьми! Не скажете вы мне, кто такая эта обольстительница?
— Как! Вы ее не знаете?
— Нет!
— Вы не знаете Фаржи?
— Фаржи, супругу нашего посла в Испании?
— Именно. Ее поместили к королеве после пресловутой сцены в амьенских садах, о чем я вам только что говорила; мы все тогда были изгнаны.
— Что ж, отлично! — расхохотался граф де Море. — До чего же хорошо охраняют королеву! В изголовье ее постели герцогиня де Шеврез, в ногах — госпожа де Фаржи. Ах, бедный мой брат Людовик Тринадцатый! Признайтесь, герцогиня, что ему не везет!
— Ну, знаете, монсеньер, вы становитесь восхитительно-дерзким! К счастью, мы уже пришли.
— Уже пришли?
Герцогиня достала из кармана ключ и отперла дверь, ведущую в темный коридор.
— Вам сюда, монсеньер, — сказала она.
— Я надеюсь, вы не намерены заставить меня туда войти?
— Наоборот, вы туда войдете, и притом один.
— Что ж, меня ведь поклялись убить. У меня под ногами окажется какой-нибудь открытый люк — и прощай Антуан де Бурбон. Впрочем, я не много потеряю: женщины так плохо ко мне относятся!
— Неблагодарный, если бы вы знали ту, что ждет вас на том конце коридора…
— Как, — вскричал граф де Море, — в конце этого коридора меня ждет женщина?
— Это третья за нынешний вечер, а вы еще жалуетесь, прекрасный Амадис!
— Нет, я не жалуюсь. До свидания, герцогиня.
— Не забудьте про люк.
— Мне все равно: рискую!
Герцогиня заперла дверь за графом, оказавшимся в полнейшей темноте.
Мгновение он колебался и, не имея ни малейшего представления о том, где находится, хотел было вернуться, но его остановил звук ключа, запиравшего дверь на два оборота.
Отбросив сомнения, граф решил довести приключение до конца.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Прекрасная герцогиня сказала, что я законный сын Генриха Четвертого, нельзя же заставлять ее лгать.
И он ощупью двинулся к противоположному концу коридора, затаив дыхание и вытянув руки вперед.
Сделав в беспросветной тьме (не без опасений, какие испытывает в потемках самый храбрый человек) десятка два шагов, он услышал приближающийся шелест платья и чье-то дыхание.
Он остановился. Шелест и дыхание тоже замерли.
Пока он думал, как ему обратиться к этим очаровательным звукам, неожиданно послышался нежный и дрожащий голос:
— Это вы, монсеньер?
Голос был самое большее в двух шагах.
— Да, — ответил граф.
Сделав шаг вперед, он ощутил руку, протянутую в поисках его руки. Но, едва коснувшись руки графа, она отдернулась, робкая, как мимоза.
Ушей принца достиг легкий возглас не то удивления, не то испуга, слабый и мелодичный, как вздох сильфа или звук эоловой арфы.
Граф вздрогнул, испытав неведомое до сих пор ощущение.
Оно было восхитительным.
— О, где же вы? — прошептал он.
— Здесь, — запнувшись, ответил голос.
— Мне сказали, что я найду здесь руку, указывающую путь, ведь сам я его не знаю. Вы отказываете мне в этой руке?
Какое-то мгновение та, к кому обращена была эта просьба, была в нерешительности, но почти тотчас ответила:
— Вот она.
Граф обеими руками схватил протянутую ему руку и хотел было поднести ее к губам, но это движение было остановлено одним-единственным словом; оно звучало просьбой, однако его нельзя было понять иначе как крик потревоженной стыдливости:
— Монсеньер!
— Простите, мадемуазель, — произнес граф столь же почтительно, как если бы разговаривал с королевой.
Он отвел на прежнее расстояние эту трепещущую от испуга руку, находившуюся уже на полпути к его губам; воцарилось молчание.
Граф держал поданную ему руку; ее не пытались отдернуть, но теперь она была неподвижна, и, казалось, только сила воли ее обладательницы придает ей видимость жизни.
Это была — если позволено будет воспользоваться таким выражением — совершенно немая рука.
Но эта предписанная ей немота не помешала графу заметить, что она маленькая, тонкая, нежная, продолговатая, аристократическая и главное — что это рука девушки.
Нет, уже не к губам хотел бы граф прижать эту руку, а к сердцу.
Коснувшись ее, он и сам застыл неподвижно, будто совсем забыв, что привело его сюда.
— Вы идете, монсеньер? — спросил нежный голос.
— Куда я должен идти? — ответил вопросом граф, не слишком понимая, что говорит.
— Туда, где ждет вас королева, к ее величеству.
— Ах, да, я и забыл! — воскликнул граф и, вздохнув, добавил: — Идемте!
И он пустился в путь — новый Тесей, ведомый по лабиринту менее сложному, но более темному, чем критский, причем не Ариадниной нитью, но самой Ариадной.
Через несколько шагов Ариадна свернула направо.
— Мы пришли, — сказала она.
— Увы! — прошептал граф.
Они, действительно, подошли к застекленной парадной двери в прихожую королевы. Но, поскольку предполагалось, что королева нездорова и спит, все было погашено, кроме одной лампы, подвешенной под потолком; свет ее, проходящий через стекло, был не ярче света звезды.
При этом слабом освещении граф попытался разглядеть свою проводницу, но различил, если можно так выразиться, лишь очертания тени.
Девушка остановилась.
— Монсеньер, — сказала она, — теперь, когда вы видите достаточно, следуйте за мной.
Несмотря на легкое усилие, которое сделал граф, чтобы удержать ее руку, она ее высвободила, прошла вперед, отворила дверь коридора и вошла в прихожую королевы.
Граф следовал за ней.
Молча, на цыпочках, они пересекли прихожую и подошли к двери, расположенной напротив коридора и ведущей в апартаменты Анны Австрийской. Но вдруг их остановил приближающийся шум.
Это были шаги многих людей, поднимающихся по главной лестнице.
— О Боже мой! — прошептала девушка, — уж не королю ли пришло в голову после балета зайти справиться о здоровье ее величества либо убедиться, действительно ли она больна?
— В самом деле, идут с той стороны, — сказал принц.
— Подождите, — шепнула девушка, — я посмотрю! Она бросилась к двери, выходящей на главную лестницу, приоткрыла створку и тут же вернулась к графу: