— Очевидно, вы из знатного рода?
— Я более чем знатен, сударь. Я — дворянин.
— Вы были приговорены к смертной казни по политическим делам?
— Да, по политическим.
— Вам неприятно то, что я расспрашиваю вас таким образом?
— Нисколько. На вопросы, на которые я не могу, или, вернее, не хотел бы отвечать, я не отвечаю. Вот и все.
— Сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Любопытно, но вы кажетесь одновременно и младше, и старше своего возраста. Сколько времени прошло с тех пор, как вы вышли из тюрьмы?
— Три года.
— Чем вы занимались все это время?
— Я воевал.
— На море или на суше?
— На море с людьми, на суше — с дикими тварями.
— А на море против кого вы воевали?
— Против англичан.
— А за кем охотились на суше?
— За тиграми, пантерами, удавами…
— Значит, вы были либо в Индии, либо в Африке…
— Я был в Индии.
— В какой части Индии вы были?
— В той части, которая почти неизвестна миру: в Бирме.
— Участвовали ли вы в каких-либо крупных морских сражениях?
— Я был при Трафальгаре.
— На каком корабле?
— На «Грозном».
— Стало быть, вы видели Нельсона?
— Да, и даже вблизи.
— Как вам удалось не попасться англичанам?
— Мне не удалось: я был арестован и отпоавлен в Англию.
— Вас обменяли?
— Я сбежал.
— С понтонов?
— Из Ирландии.
— А куда следуете сейчас?
— Я не знаю.
— А как ваше имя?
— У меня его нет. При нашем расставании вы можете назвать меня каким-нибудь, и я возьму на себя обязанности крестного сына по отношению к крестному отцу.
Молодой офицер смотрел на своего компаньона в изумлении: он чувствовал, что в его неустроенной и бродячей жизни крылась какая-то тайна; он был благодарен ему за все ответы, которые получил у него, и не хотел допытываться о тех вещах, которые тот скрывал.
— А я, почему вы не спрашиваете, кто я? — спросил он.
— Я не настолько любознателен; но если это не составит вам труда, что ж, буду вам благодарен.
— Α-a! Моя жизнь в такой же степени прозаична, в какой ваша любопытна и, может быть, поэтична. Меня зовут Шарль Антуан Мане, я родился 4 ноября 1777 года в маленьком городке Орийяке, что в департаменте Канталь. Мой отец был королевским прокурором гражданского суда. Видите, я не восхожу своими корнями к французской аристократии. Кстати, а какой вы носите титул?
— Титул графа.
— Я учился в колледже моего родного городка, и это в некоторой степени вам объясняет, откуда мое несколько легкомысленное отношение к учебе. Власти моего департамента, признав во мне склонность к военному ремеслу, отправили меня в школу Марса. Я особенно увлекался артиллерией и делал такие успехи, что в шестнадцать лет уже стал инструктором. Но затем школа Марса была расформирована
[116]
, и мне оставалось сдать экзамен. Я успешно его сдал и был прикомандирован к третьему батальону Канталя, а оттуда — в двадцать шестой линейный полк. Войну я начал в 1795 году; четыре года в действующих армиях на Рейне и Мозеле; 7,8 и 9-й годы Республики — в Итальянской армии. Был тяжело ранен при Нови и лечился шесть недель, присоединился к своему полку на генуэзском побережье. Вы когда-нибудь питались мясом бешеной коровы?
— Да, иногда.
— Так вот, я питался им каждый день и мог бы рассказать вам, что это такое. Произведен в лейтенанты, б июня прошлого года представлен к Ордену Почетного Легиона; после сражения при Аустерлице — капитан; сейчас я — адъютант великого герцога Бергского и от его имени везу весть о вступлении Наполеона в Берлин его брату Жозефу, перед которым также отчитаюсь во всех перипетиях сражения при Йене, я в нем принимал участие; а по возвращении я дал себе слово стать командиром эскадрона, что было бы очень славно в двадцать девять лет. Вот и вся моя история; как видите, она короткая и не очень интересная; но что действительно интересно, это то, что мы уже в Веллетри, и я умираю с голоду. Давайте спустимся и пообедаем.
Поскольку безымянный путешественник не видел никаких препятствий, чтобы принять это предложение; он вылез из экипажа и вместе с будущим командиром эскадрона Шарлем Антуаном Мане вошел в гостиницу «Рождение Августа». Это название могло означать только то, что гостиница, и оставим доказательства археологам, была возведена на развалинах дома, в котором родился первый римский император.
CIII
ПОНТИНСКИЕ БОЛОТА
Обед путешественников оказался скверным, но они благоразумно решили не предъявлять жалоб на дурное обращение в «Рождении Августа»: сам Август на троне съедал на обед две сушеные рыбы и запивал их стаканом воды. Здесь все было в точном соответствии с традициями, которые с рождения окружали Августа, пророча ему, сыну мельника и африканки, великое будущее и власть над миром.
Не Антоний ли ему говорил: «Твоя бабка была африканка, твоя мать крутила жернова в Ариции, а отец ссыпал муку руками, грязными от денег, что он наторговал в Нерулоне»?
[117]
Но были знамения.
Его мать Атия спала на носилках в храме Аполлона, а мраморная змея, обвившаяся вокруг посоха в руках статуи, изображавшей бога медицины, отделилась от жертвенника, подползла к носилкам, забралась в них и обвилась вокруг Атии; когда змея покинула носилки, Атия зачала ребенка.
Однажды, когда он шел в школу и держал в руке кусок лепешки, на него опустился орел, схватил его и унес, а в следующее мгновение вернул его, всего пропитанного амброзией
[118]
.
И, наконец, в его дом ударила молния и освятила его.
В это время в Веллетри был праздник, и сюда съехались крестьяне со всех окрестных деревень.
Танцевало все.
Испокон веков на половине итальянских земель принято было танцевать, когда другая половина плакала; жителей первой половины не волновало, вступили ли французы в Рим, захватили ли Неаполь, осаждали ли Гаету и доносится ли с той стороны Понтинских болот канонада 24-фунтовых пушек, превращающих города в развалины.