Олимпия Клевская - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 218

Что до вас, сударыня, подумайте только, до какой степени ваша жизнь, еще такая короткая, уже подвергалась треволнениям и превратностям.

Скажите, куда она идет, эта душа, которую потрясают невзгоды и страсти, так же как ветер и волны раскачивают утлое суденышко? Вы и сами не ведаете того, не так ли? Что ж, найдите тихую пристань, убежище в лоне Господнем, и тогда Небеса благословят вашу любовь. Будьте честной женщиной, смирите себя, подчинившись клятве, данной перед Богом, той единственной клятве, которую в этом мире женщинам не дано права нарушать.

Олимпия величественно поднялась с места; она была еще бледнее обычного.

— Сударь, — произнесла она таким нежным голосом, что даже своды церкви, словно обласканные трепетом струн арфы, ощутили дрожь, — сударь, вы поступаете правильно, налагая на меня цепи Божьего закона, чтобы возвратить меня мне самой. Я знаю, что мое призвание любить, но отныне я буду знать также, что не должна больше любить никого, кроме Баньера, и мое звание супруги станет для меня священным пределом, которого я клянусь никогда не переступать.

Но услуга, которую вы мне оказываете, значит еще больше по отношению к другим. Эти другие, сударь, видели во мне лишь женщину, покинутую людьми (о, я никого не упрекаю!) и, главное, покинутую самим Богом; они осуществляли надо мной власть, которую давало им их мирское могущество, да и мои собственные слабости, прискорбное следствие моего тщеславия. Отныне, видя, что у меня есть опора, что я защищена званием законной жены, они не будут больше для меня ни опасны, ни даже враждебны.

Итак, я благодарю вас, сударь, и прошу Господа принять мою клятву; никогда я не давала обещания столь сладостного, и сдержать его мне будет легко.

С этими словами Олимпия повернулась к Баньеру и, с невыразимой нежностью глядя на него, вложила в его ладони свою дрожащую, холодную руку. Вся ее кровь прихлынула к сердцу.

Пошатнувшись от счастья, Баньер ни слова не сказал достопочтенному Шанмеле. Он прижался губами ко лбу Олимпии и замер, онемевший, готовый лишиться чувств, как будто его сердце вот-вот откажется биться.

Тогда Шанмеле пошел будить мальчика-служку, который спал на деревянной скамье в находившейся рядом зале дома священника, и приступил к церемонии в ту самую минуту, когда настал новый день, иначе говоря, когда пробил час ночи.

Никогда еще церковный обряд не исполнялся с таким рвением, с такой верой. Новобрачные проливали слезы радости и любви и спрашивали, почему, если вечный союз так сладостен, злополучные смертные столь часто предпочитают ему свободу, причиняющую множество скорбей.

Шанмеле так расчувствовался, что не мог удержаться, чтобы не обнять Олимпию; при этом он ей сказал:

— Я понимаю, сударыня, что с таким талантом, какой у вас был, и с той красотой, что у вас есть, вам дорого стоил отказ от театра, но эта жертва — залог вашего вечного спасения.

Молодые люди с удивлением уставились на Шанмеле.

— Однако, — робко заметил Баньер, — вы забываете, мой дорогой аббат, что моя жена и я, мы оба бедны, а следовательно, нам не обойтись без театра.

— Э, Боже мой! — вскричал Шанмеле. — Разве на свете нет иных способов преуспеть?

— Вспомните, — с улыбкой заметила Олимпия, — что у него уже нет возможности, подобно вам, стать аббатом.

— Мне все-таки кажется, что можно быть актером и честным человеком, господин Шанмеле, — опять заговорил Баньер, — и вы сами, благодарение Создателю, живой тому пример.

— Я этого не отрицаю, — отвечал Шанмеле, — но послушайте меня, мой дорогой Баньер, и да простится мне, что в этом святом месте я позволю себе мирские речи, ибо я буду говорить с вами как простой человек, да что там, как человек, как комедиант, а не как пастырь.

— Говорите, мы вас слушаем, — откликнулся с улыбкой Баньер.

— Что ж! Если воля Господня не превратит театр в место вашей погибели, это случится из-за вас самих.

— Я вас не понимаю, — сказал Баньер, который, напротив, даже слишком хорошо понял, куда клонит аббат, и заранее содрогнулся, чувствуя, какую болезненную струну тот собирается задеть.

— Да, из-за вас самих, — продолжал Шанмеле, — потому что вам придется сверх меры страдать, видя, как вашу жену с ее талантом и очарованием без конца превозносят, как ей льстят, как ее домогаются… Олимпия встрепенулась.

— Э, Боже правый! — не унимался аббат. — Я вовсе не говорю, что добродетель и любовь госпожи Баньер, ее благородный характер не победят всех этих соблазнов, однако…

— Однако? — повторил, обеспокоившись, Баньер.

— Ну, договаривайте, мой дорогой аббат, — сказала Олимпия.

— О, вы и так все поняли, сударыня, — возразил Шанмеле, — мне нет нужды договаривать. Вы знаете, что те, кому не удается честными путями добиться милостей актрисы, подчас прибегают к силе и вероломству.

— Вы говорите о некоем знатном вельможе, не правда ли, мой милый аббат? — хмуря брови, спросил Баньер.

— Сударь, — произнесла Олимпия мягко, но тем не менее серьезно, — не судите об отсутствующих дурно.

— Увы! — вздохнул Баньер. — Когда задето тщеславие, и лучшим из людей случается поддаться злым побуждениям.

— Стало быть, я прав, — заметил Шанмеле. — Так вот, позвольте уж мне на минутку вмешаться в ваши дела, поспорить с вами о цифрах, доказать вам…

— Здесь? — улыбаясь, спросила Олимпия.

— Нет, давайте покинем это святилище, — предложил Шанмеле, потому что Олимпия уже взяла его за одну руку, а Баньер сжимал другую. — Пойдемте в маленькую залу дома священника и поблагодарим этого превосходного человека, который сегодня ночью согласился уступить мне свое место, чтобы дать мне право сделать вас счастливыми навеки.

— Подождите! — остановила его Олимпия. — Позвольте мне, прежде чем я уйду отсюда, бросить в кружку для сбора пожертвований этот дар вашим беднякам от нашего счастья.

— Одну минуту! — закричал Шанмеле, удерживая маленькую ручку, в которой блеснул двойной луидор.

— Почему? — удивилась Олимпия.

— Потому что бедняки беднякам рознь, — сказал Шанмеле. — Идемте в нижнюю залу, там и поговорим.

Он повел их за собой, отослав юного служку, которому сунул в ладонь монету; потом он запер за ними дверь, соединявшую дом с церковью, и, усадив молодую чету друг против друга на два дубовых, лоснящихся от времени табурета, взял новобрачных за руки.

— Ну вот, — промолвил он, — теперь, когда мы дома, я вам скажу кое-что, и поверьте, у меня есть причины, чтобы это вам сказать. Давайте сосчитаем ваши богатства. Это я предлагаю только вам, сударыня; что же касается богатств Баньера, то они мне известны.

— Да, это те самые десять экю, которые я вам должен, — подхватил Баньер, улыбаясь достойному комедианту.