— Квоут, это ты? — невнятно спросил он.
— Да, — я по-прежнему шел в его сторону.
— Эта сука, Анна, баранину недоварила! — простенал он. — Как бог свят, меня еще никогда в жизни так не тошнило!
Он взглянул на меня.
— Ты-то в порядке?
Цезура коротко сверкнул в лучах луны и рассек ему глотку. Отто вскинулся на одно колено, потом рухнул набок, схватился за шею, руки у него почернели. Я оставил его истекать кровью, черной в лунном свете, не способного даже вскрикнуть, умирающего, но не мертвого.
Я бросил кусок железа в угли костра и направился к другим палаткам.
Ларен застал меня врасплох, когда я огибал фургон. Он изумленно вскрикнул, увидев, как я выхожу из-за угла с мечом в руках. Однако яд сделал его медлительным, и он едва успел поднять руки, как Цезура вонзился ему в грудь. Ларен с придушенным воплем рухнул навзничь, корчась на земле.
Из-за отравления никто из них не спал особенно крепко, так что на крик Ларена все высыпали из фургонов и палаток, спотыкаясь и дико озираясь по сторонам. Из открытого сзади ближайшего ко мне фургона выпрыгнули две фигуры — видимо, Джош и Френ. Одного я ударил в глаз прежде, чем он коснулся земли, второму выпустил кишки.
Это увидели все, и вот теперь поднялся настоящий вой. Большинство, пошатываясь, бросились в лес, некоторые падали на бегу. Но высокая фигура Тима кинулась на меня. Тяжелый меч, который он точил весь вечер, сверкнул серебром в лунном свете.
Но я был готов. Я стиснул в руке второй длинный и хрупкий осколок мечевого железа и пробормотал связывание. А потом, как раз когда Тим подбежал на расстояние удара, я переломил осколок в пальцах. Его меч разлетелся на куски со звоном разбитого колокола, и обломки потерялись в темной траве.
Тим был опытнее меня, сильнее, и руки у него были длиннее. Даже отравленный и с обломком меча в руках, он неплохо показал себя. У меня ушло почти полминуты, прежде чем я обошел его блок «любовником, прыгающим в окно» и перерубил ему руку в запястье.
Он рухнул на колени, хрипло ревя и держась за обрубок. Я нанес ему удар в грудь и бросился в лес. Бой занял немного времени, но у меня на счету была каждая секунда, потому что прочие уже рассеялись по лесу.
Я устремился в ту сторону, где в последний раз видел одну из темных фигур. Я был неосмотрителен, и потому, когда Аллег бросился на меня из тени дерева, он застиг меня врасплох. Меча у него не было, только короткий ножик, который сверкнул в лунном свете, когда он кинулся на меня. Но убить человека можно и ножом. Он пырнул меня в живот, пока мы катались по земле. Я ударился головой о корень и почувствовал вкус крови.
На ноги я поднялся прежде его и перерезал ему поджилки на ноге. Я пырнул его в живот и оставил лежать на земле и браниться, а сам бросился в погоню. Я знал, что скоро боль настигнет меня и после этого я, наверно, проживу недолго.
* * *
Это была долгая ночь, и я не стану утомлять вас дальнейшими подробностями. Я отыскал в лесу их всех. Анна сломала себе ногу во время безоглядного бегства, а Тим сумел уйти чуть ли не на километр, несмотря на отрубленную руку и рану в груди. Они кричали, бранились, молили о пощаде, когда я преследовал их, однако ничто из того, что они говорили, не могло меня умиротворить.
Это была жуткая ночь, но я отыскал их всех. В этом не было ни чести, ни славы. Однако тут была своего рода справедливость, кровь за кровь. Наконец я принес их тела обратно.
* * *
Когда я вернулся к своей палатке, небо уже начинало приобретать привычный голубой оттенок. В нескольких сантиметрах пониже пупка горела острая жгучая полоса боли, и, судя по тому, как там неприятно тянуло при каждом движении, рубаха пропиталась кровью и присохла к ране. Я изо всех сил старался не обращать внимания на все это, зная, что все равно ничего не смогу для себя сделать с трясущимися руками и в отсутствие нормального освещения. Придется дождаться рассвета, чтобы посмотреть, насколько серьезно я ранен.
Я пытался не думать о том, что знал со времени работы в медике. Любое глубокое ранение кишок — долгий и мучительный путь к могиле. Опытный медик с нужными инструментами еще мог бы что-то сделать, но я был далек от мест цивилизации. Все равно что кусок луны пожелать.
Я вытер свой меч, уселся в мокрую траву у палатки и принялся думать.
ГЛАВА 132
РАЗОРВАННЫЙ КРУГ
К тому времени, как солнце наконец показалось над деревьями и начало выжигать росу с травы, я трудился уже больше часа. Я отыскал плоский камень и использовал его в качестве импровизированной наковальни, чтобы перековать запасную подкову. Над костром булькал котелок с овсяной кашей.
Я как раз заканчивал возиться с подковой, когда краем глаза увидел движение. Из-за фургона выглядывала Крин. Видимо, я разбудил ее звоном молотка по наковальне.
— О господи! — она ошеломленно зажала рот и сделала пару шагов в мою сторону. — Ты их убил.
— Да, — коротко ответил я. Мой голос звучал как мертвый.
Крин окинула взглядом мое тело и уставилась на порванную, окровавленную рубаху.
— Ты… — голос у нее пресекся, она сглотнула. — Ты в порядке?
Я молча кивнул. Когда я наконец набрался храбрости осмотреть свою рану, то обнаружил, что плащ Фелуриан спас мне жизнь. Нож Аллега, вместо того чтобы выпустить мне кишки, всего лишь оставил длинный неглубокий порез. Ну, и рубаху хорошую испортил. Из-за этого я не особенно переживал, учитывая все обстоятельства.
Я осмотрел подкову, потом мокрым кожаным ремнем туго привязал ее к концу длинной и прямой ветки. Снял с костра котелок с кашей и сунул подкову в угли.
Крин, похоже, отчасти оправилась от шока и медленно подошла поближе, рассматривая ряд трупов по ту сторону костра. Я ничего с ними делать не стал, только выложил рядком. Зрелище было неаппетитное. Тела были в крови, зияли раны. Крин смотрела так, будто боялась, что они вот-вот снова встанут.
— Что ты делаешь? — спросила она наконец.
В ответ я вынул раскалившуюся подкову из углей костра и поднес к ближайшему трупу. То был Тим. Я прижал раскаленное железо к тыльной стороне оставшейся кисти. Кожа зашипела, задымилась, прилипла к металлу. Секунду спустя я отвел подкову, оставив на бледной коже черный ожог. Разорванный круг. Я отошел к костру и снова принялся калить подкову.
Крин застыла как вкопанная, слишком ошеломленная, чтобы как-то реагировать. Хотя, наверно, в такой ситуации и нельзя нормально реагировать. Но она не завизжала и не пустилась бежать, как я ожидал, только посмотрела на разорванный круг и снова спросила:
— Что ты делаешь?
Когда я наконец заговорил, мой голос казался чужим мне самому.
— Все эдема руэ — одна семья, — объяснил я. — Единый круг. Неважно, что некоторые из нас не знакомы друг с другом, все равно мы все семья, все мы близкие. Иначе нам нельзя, мы ведь чужие везде, куда ни приходим. Мы рассеяны по свету, люди нас ненавидят.