Убей он безоружного, в глазах ордена это не было бы убийством. Придуши он беременную женщину посреди улицы, никто бы ему и слова не сказал. Спали он церковь, разрушь старый каменный мост — империя не признала бы за ним вины, полагая, что все, что он ни делает, служит благой цели.
Однако же нищий этого не знал и потому попытался еще раз:
— Ну, если у вас еды лишней нету, может, хоть пара пенни найдется?
Он думал о лагере сильдийцев и о том, чтобы купить у них ломоть мяса или хлеба.
Но амир покачал головой.
— Если бы они у меня были, я бы с радостью отдал их тебе. Но третьего дня я отдал все свои деньги молодой вдове с голодным ребенком. И с тех пор у меня нет ни гроша, как и у тебя.
Он покачал головой, устало и печально.
— Мне жаль, что все так обернулось. Но мне нужно спать, так что тебе придется уйти.
Старику это, конечно, не понравилось, но в тоне амира было нечто, что заставило его насторожиться. Так что он со скрипом поднялся на ноги и побрел прочь от костра.
Старик затянул потуже пояс, пока тепло костра амира еще держалось в его теле, и решился попросту идти вперед, пока не наступит утро. Авось конец пути принесет ему удачу или хотя бы встречу с кем-нибудь пощедрее.
И вот он потащился через центр Фаэриниэля и по пути увидел круг высоких серых камней. В кругу играл слабый отсвет костра, спрятанного в глубокой яме. Старик обратил внимание, что дымом совсем не пахнет, и понял, что эти люди жгут в костре реннеловое дерево, что дает сильное жаркое пламя, не дымит и не чадит.
Потом старик увидел, что два высоких силуэта — вовсе не камни. То были фургоны. Горстка людей сбилась вокруг котелка в тусклом свете костра.
Но у старика уже не оставалось ни капли надежды, и он прошел мимо. Он уже было миновал камни, как вдруг его окликнули:
— Эй, там! Кто ты такой и отчего так тихо бродишь по ночам?
— Я никто, — отвечал старик. — Просто старый бродяга, иду своей дорогой, пока она не кончится.
— Так отчего же ты бродишь вместо того, чтобы лечь спать? — спросили у него. — Эти дороги по ночам отнюдь не безопасны!
— Негде мне спать, — отвечал старик. — Нынче ночью я искал себе приюта, но так и не сумел его вымолить.
— Ну, так заночуй у нас, коли хочешь! Мы тебя и ужином накормим, если не побрезгуешь. Нехорошо идти весь день и всю ночь напролет.
Красивый бородатый мужчина выступил из-за серых камней, взял старика под локоть и повел к костру.
— У нас нынче гости! — провозгласил он.
Впереди зашевелились, однако ночь была безлунна, а пламя пряталось в глубокой костровой яме, так что нищему мало что было видно.
— Для чего вы так прячете свой костер? — с любопытством спросил он.
Хозяин вздохнул.
— Далеко не все нас любят. Безопаснее не попадаться на глаза. И к тому же костер у нас нынче ночью не так велик.
— Отчего же? — полюбопытствовал нищий. — Деревьев вокруг немало, дров добыть нетрудно.
— Да мы уж пробовали набрать хворосту, — объяснил бородатый. — Однако нас обозвали ворьем и осыпали стрелами.
Он пожал плечами.
— Ничего, сегодня обойдемся, а завтра видно будет.
Он покачал головой.
— Однако же я слишком много болтаю! Пить хочешь, отец?
— Водички бы не помешало, коли найдется.
— Брось, у нас и вино найдется!
Нищий давно уже не пробовал вина, и от одной мысли о вине у него потекли слюнки. Однако же он знал, что пить вино на пустой желудок, когда ты весь день провел на ногах, не годится, и потому ответил:
— Вы очень добры, благослови вас боги. Однако же с меня довольно будет и воды.
Человек, что держал его под руку, улыбнулся.
— Что ж, тогда ты получишь и воды, и вина, чего захочешь.
И, сказавши так, подвел нищего к бочонку с водой.
Старый бродяга наклонился и зачерпнул ковш воды. Когда он пригубил воду, она оказалась прохладной и свежей, однако он ненароком заметил, что бочонок почти пуст.
Однако, невзирая на это, хозяин сказал ему:
— Зачерпни еще воды, смой пыль с рук и лица. Сразу видно, что ты немало времени провел в дороге.
И нищий зачерпнул второй ковш, омыл лицо и руки, и ему сразу полегчало.
Потом хозяин вновь взял его под руку и повел к костру.
— Как тебя звать-то, отец?
Нищий вновь изумился. Уже немало лет никто не интересовался его именем. Прошло столько времени, что он не сразу его и вспомнил.
— Сцеоп, — ответил он наконец. — Меня зовут Сцеоп, а тебя?
— А меня — Террис, — ответил хозяин, усаживая старика поближе к костру. — А это Силла, моя жена, и Уинт, наш сын. А это Шари и Бентум, Лил, Питер и Фент.
Потом Террис поднес Сцеопу вина. Силла налила ему большую миску картофельной похлебки, отрезала ломоть теплого хлеба и половинку золотой летней тыквы с положенным внутрь куском сладкого масла. Самая простая еда, и не так много ее было, но для Сцеопа это был настоящий пир. А пока он ел, юный Уинт все подливал ему вина. Он улыбнулся ему, сел у его колен и назвал его дедушкой.
Это было уж слишком для старого бродяги, и он беззвучно заплакал. Возможно, дело в том, что он был стар, а день выдался нелегкий. Возможно, он не привык к людской доброте. Возможно, он размяк от вина. Но, как бы то ни было, слезы покатились по его щекам и затерялись в густой белой бороде.
Террис увидел это и поспешно спросил:
— Что случилось, отец?
— Глупый я старик! — сказал Сцеоп, скорее самому себе, чем остальным. — Вы обошлись со мною куда добрей, чем кто бы то ни было за последние несколько лет, и мне горько, что я не могу вам отплатить.
Террис улыбнулся и погладил старика по спине.
— А ты и впрямь хочешь отплатить?
— Да мне же нечем! Нечего мне вам дать.
Террис улыбнулся еще шире.
— Сцеоп! Мы же эдема руэ. И больше всего ценим то, что есть у каждого.
Сцеоп увидел, как сидящие у костра один за другим воззрились на него в ожидании. И Террис сказал:
— Ты можешь рассказать нам свою историю!
И Сцеоп, не зная, что делать, принялся рассказывать. Он рассказал, как пришел в Фаэриниэль. Как ходил от костра к костру, надеясь на щедрость путников. Поначалу он запинался и голос у него срывался, ибо он долго пробыл один и отвык разговаривать. Однако вскоре его голос окреп, слова потекли смелее, и, пока пламя, мерцая, отражалось в его ярко-голубых глазах, руки его выразительно жестикулировали, поддерживая надтреснутый старческий голос. И даже эдема руэ, что знают все истории на свете, невольно внимали и дивились.