Они шли вперед и постоянно наталкивались на симметричные
кострища, оставленные человеком в черном через равные промежутки, и стрелку
каждый раз казалось, что теперь эти кострища свежее. А на третью ночь он увидел
вдали слабое мерцание пламени — где-то у первых уступов предгорий. Он столько
ждал этого мига, но никакой радости почему-то не было. Ему вдруг вспомнилось
одно из присловий Корта: "Остерегайся того, кто прикидывается хромым".
На четвертый день, примерно в два часа пополудни, Джейк
споткнулся и чуть не упал.
— Ну-ка давай-ка присядем, — сказал стрелок.
— Нет, со мной все в порядке.
— Садись, я сказал.
Мальчик послушно сел. Стрелок примостился на корточках рядом
— так, чтобы его тень падала на парнишку.
— Пей.
— Я не хотел пить, пока..
— Пей.
Мальчик сделал три глотка. Стрелок смочил уголок попоны,
которая теперь стала намного легче, и обтер влажной тканью Джейковы запястья и
лоб, горячие и сухие, как при очень высокой температуре.
— Теперь каждый день в это время мы будем делать привал. На
пятнадцать минут. Хочешь вздремнуть?
— Нет.
Мальчик пристыженно посмотрел на стрелка. Тот ответил ему
мягким, ласковым взглядом. Как бы невзначай стрелок вытащил из патронташа один
патрон и начал вертеть его между пальцами. Мальчик смотрел на патрон, как
зачарованный.
— Здорово, — сказал он.
Стрелок кивнул.
— А то. — Он помолчал. — Когда мне было столько же лет, как
тебе, я жил в городе, окруженном стеной. Я тебе не рассказывал?
Мальчик сонно покачал головой.
— Ну так вот. Там был один человек. Очень плохой человек…
— Тот священник?
— Ну, если честно, мне иногда тоже так кажется, — отозвался
стрелок. — Если бы их было двое, они могли бы быть братьями. Или вообще
близнецами. Но я ни разу не видел их вместе. Ни разу. Так вот, этот плохой
человек… этот Мартен… он был чародеем… как Мерлин. Там, откуда ты, знают про
Мерлина?
— Мерлин, король Артур и рыцари Круглого стола, — сонно
пробормотал Джейк.
Стрелок почувствовал, как по телу прошла неприятная дрожь.
— Да, — сказал он, — твоя правда, за правду — спасибо. Артур
Эльд. Я был совсем маленьким…
Но мальчик уже уснул — сидя, аккуратно сложив руки на
коленях.
— Джейк?
— Да!
Казалось бы, самое обыкновенное слово, но когда мальчик его
произнес, стрелку вдруг стало страшно. Но он никак этого не показал.
— Когда я щелкну пальцами, ты проснешься. И будешь бодрым и
отдохнувшим. Ты понял?
— Да.
— Тогда ложись.
Стрелок достал кисет и свернул себе папироску. Его не
покидало гнетущее ощущение, что чего-то не хватает. Он попытался понять, чего
именно, и после усердных раздумий наконец сообразил: исчезли это сводящее с ума
ощущение спешки и страх, что в любое мгновение он может сбиться со следа, что
тот, кого он так долго преследовал, скроется навсегда, и останется только
бледнеющий след, ведущий в никуда. Теперь это чувство пропало, и постепенно
стрелок преисполнился непоколебимой уверенности, что человек в черном хочет,
чтобы его догнали. Остерегайся того, кто прикидывается хромым.
И что будет дальше?
Вопрос был слишком расплывчатым для того, чтобы вызвать у
стрелка интерес. Вот Катберта он бы точно заинтересовал, причем живо
заинтересовал (и он бы наверняка выдал по этому поводу неплохую шутку), но
Катберта больше нет, как нет и Рога Судьбы, и теперь стрелку только и остается,
что идти вперед. А ничего другого он просто не знает.
Он курил, и смотрел на парнишку, и вспоминал Катберта,
который всегда смеялся — так и умер, смеясь, — и Корта, который вообще никогда
не смеялся, и Мартена, который изредка улыбался — тонкой и тихой улыбкой,
излучавшей какой-то тревожный свет… точно глаз, открытый даже во сне, глаз, в
котором плещется кровь. И еще он вспоминал про сокола. Сокола звали Давид, в
честь того юноши с пращой из старинной легенды. Давид — и стрелок в этом ни
капельки не сомневался — не знал ничего, кроме потребности убивать, рвать и
терзать, и еще — наводить ужас. Как и сам стрелок. Давид был вовсе не
дилетантом: он был в числе центровых, ведущих игроков.
Разве что в самом конце уже — нет.
Внутри все болезненно сжалось, отдаваясь пронзительной болью
в сердце, но на лице у стрелка не дрогнул ни единый мускул. И пока он смотрел,
как дымок от его самокрутки растворяется в жарком воздухе пустыни, его мысли
вернулись в прошлое.
8
Белое, безупречно белое небо, в воздухе — запах дождя.
Сильный, сладостный аромат живой изгороди и распустившейся зелени. Конец весны.
Время Новой Земли, как его еще называли.
Давид сидел на руке у Катберта — маленькое орудие
уничтожения с яркими золотистыми глазами, устремленными в пустоту. Сыромятная
привязь, прикрепленная к путам на ногах у сокола, обвивала небрежной петлей
руку Берта.
Корт стоял в стороне от обоих мальчишек — молчаливая фигура
в залатанных кожаных штанах и зеленой хлопчатобумажной рубахе, подпоясанной
старым широким солдатским ремнем. Зеленое полотно рубахи сливалось по цвету с
листвой живой изгороди и дерном зеленой площадки на заднем дворе, где дамы еще
пока не приступили к своей игре.
— Приготовься, — шепнул Роланд Катберту.
— Мы готовы, — самоуверенно проговорил Катберт. — Да, Дэви?
Они говорили друг с другом на низком наречии — на языке,
общем для судомоек и землевладельцев; день, когда им будет позволено
изъясняться в присутствии посторонних на своем собственном языке, наступит еще
не скоро.
— Подходящий сегодня денек для такого дела. Чуешь, пахнет
дождем? Это…
Корт рывком поднял клетку, которую держал в руках. Боковая
стенка открылась. Из клетки выпорхнул голубь и на быстрых трепещущих крыльях
взвился ввысь, устремившись к небу. Катберт потянул привязь, но при этом
немного замешкался: сокол уже снялся с места, и его взлет вышел слегка
неуклюжим. Резкий взмах крыльями — и сокол выправился. Быстро, как пуля,
рванулся он вверх, набирая высоту. И вот он уже выше голубя.
Корт небрежной походкой подошел к тому месту, где стояли
ребята, и с размаху заехал Катберту в ухо своим громадным кулачищем. Мальчик
упал без единого звука, хотя его губы болезненно скривились. Из уха медленно
вытекла струйка крови и пролилась на сочную зелень травы.