– Все здесь, никуда не делось, – повторил мальчик вслух, не
сознавая, что и его лицо наполняется внутренним сиянием. – Все.
Джейк вдруг расслышал какой-то звук – собственно, он слышал
его уже давно, с того самого момента, как ступил на пустырь. Этот дивный
хрустальный напев, полный невыразимой прелести и невыразимого одиночества,
можно было бы уподобить песне ветра, летящего над пустынной равниной, если бы
не одно "но": он был живой.Джейку он казался звуком тысячи голосов,
поющих некий величественный открытый аккорд. Мальчик опустил глаза к земле, и
его точно ударило: в низком кустарнике, в неопрятных зарослях бурьяна, среди
холмиков кирпича проступали лица. Лица.
– Что вы? – прошептал Джейк. – Ктовы?
Ответа он не получил, но за хором голосов как будто бы
расслышал стук копыт по пыльной земле, револьверные выстрелы и пение ангелов,
возглашавших из полумрака осанну. Притаившиеся в развалинах лица, казалось,
поворачивались ему вслед. Они как будто следили за его продвижением вперед – не
питая, однако, никакого злого умысла. Джейк видел Сорок шестую улицу и край
резиденции ООН на Первой авеню, но ему не было дела до этих зданий – ему не
было деладо Нью-Йорка. Город побледнел, стал бесцветным, как оконное стекло.
Напев ширился. Теперь в едином звуке сливалась не тысяча
голосов – миллион; разверстой воронкой подымались они из глубочайшего колодца
вселенной. В этом общем хоре Джейк ловил отдельные имена, но какие – сказать не
мог. Одно, возможно, было "Мартен". Одно, возможно,
"Катберт". Еще одно, возможно, "Роланд" – "Роланд из
Галаада".
Имена, журчанье речи, в которой причудливо сплелись, быть
может, сорок сороков разнообразнейших историй, и над всем – привольно
разливающийся, необычайно красивый напев; звенящие ноты, которые хотели
наполнить голову Джейка ослепительным белым светом. И, распираемый такой
огромной радостью, что она грозила разорвать его на части, мальчик понял: это
голос Согласия,голос Света,голос Вечности.Великий хор подтверждения, поющий на
пустыре. Поющий для него.
И тут в колючих зарослях репейника Джейк увидел ключ… а
следом – розу.
Глава 17
Ноги у Джейка предательски подкосились, и мальчик упал на
колени. Он смутно сознавал, что плачет, и еще более смутно – что слегка намочил
штаны. Не вставая с колен, он пополз вперед и потянулся к лежавшему в зарослях
репейника ключу. Это его простые очертания снились Джейку.
Он подумал: "Маленькая, похожая на s кривулька на конце
– вот в чем секрет".
Пальцы Джейка сомкнулись на ключе, и голоса возвысились в
мелодичном крике торжества; возглас Джейка потонул в этом стройном хоре.
Мальчик увидел, как ключ в его пальцах на миг вспыхнул нестерпимой сияющей
белизной; ощутил, как вверх по руке судорогой пробежал невероятно мощный
разряд. Словно Джейк схватился за провод под высоким напряжением, только боли
не было.
Раскрыв "Чарли Чух-Чуха", Джейк вложил ключ в
книгу. Взгляд мальчика вновь остановился на розе, и он понял: вотподлинный ключ
– ключ ко всему. Не вставая с колен, Джейк двинулся к цветку; лицо его
лучилось, глаза пылали, как озерца слепящего голубого огня.
Роза росла из пучка невиданной лиловой травы.
Стоило Джейку приблизиться к этому нездешне-лиловому
островку, как роза начала раскрывать бутон. Лепесток за потаенным лепестком
отверзала она темно-алое горнило, и каждый из них сжигала собственная тайная
ярость. Джейк в жизни не видел ничего столь насыщенно, напряженно и абсолютно
живого.
Он потянулся грязной рукой к этому диву. Голоса принялись
выпевать его, Джейка, имя… и в самое сердце к мальчику проник убийственный,
беспощадный страх. Холодный, как лед, и тяжелый, как камень.
Что-то было не так. Джейк чувствовал некий диссонанс,
подобный глубокой уродливой царапине на бесценном произведении искусства или
губительной горячке, тлеющей под хладным челом больного.
Это было что-то вроде червя. Червя, прогрызающего себе путь.
Что-то сродни неясной тени, рыщущей за поворотом дороги.
Тут, явив желтый слепящий свет, для Джейка раскрылось сердце
розы, и все мысли мальчика смыла волна недоверчивого изумления. На миг Джейку
почудилось, будто он видит обычную пыльцу, наделенную тем сверхъестественным
сиянием, какое жило в каждом предмете на этой заброшенной стройплощадке, – вот
что он подумал, пусть даже никогда не слыхал о пыльце у роз. Он нагнулся
поближе и разглядел, что кружок – средоточие слепящей желтизны – никакая не
пыльца. Это было солнце:в середке у розы, росшей в лиловой траве, дышал жаром
исполинский кузнечный горн.
Страх вернулся – теперь он перерос в подлинный ужас.
"Она такая, как надо, – проносилось в голове у Джейка, – здесь все такое,
как надо, но она может заболеть, по-моему, уже заболевает. Мне позволено
почувствовать столько ее боли, сколько я могу вынести… но в чем ее болезнь? И
чем я могу помочь?"
Что-то вроде червя.
Джейк чувствовал – вот оно бьется, точно больное гадкое
сердце, восстает на безмятежную красоту розы, визгливо сквернословит, заглушая
утешивший и подбодривший его хор голосов.
Он нагнулся к розе еще ближе и увидел, что ее сердцевина –
не одно, а множество солнц… быть может, в яростной, но хрупкой скорлупке
помещались все сущие солнца.
"Но роза больна. Она в страшной опасности".
Зная, что прикосновение к этому сияющему микрокосму почти
наверняка означает смерть, но не в силах остановиться, Джейк потянулся вперед.
Жест этот был продиктован не любопытством, не ужасом – сильнейшей, неизъяснимой
потребностью защитить розу.
Глава 18
Когда Джейк вновь пришел в себя, то поначалу понял только
две вещи: прошло очень много времени и голова у него раскалывается от боли.
"Что произошло? Меня ограбили?"
Он перевернулся и сел. Голова опять взорвалась болью. Джейк
поднес руку к левому виску, а когда отнял, на пальцах осталась кровь. Мальчик
опустил глаза и увидел высовывающийся из сорной травы кирпич. Его закругленный
угол был чересчур уж красен.
"Хорошо еще, не острый. Иначе я, верно, был бы уже на
том свете или в коме".
Взглянув на запястье, Джейк с удивлением обнаружил там свои
часы. Не сверхдорогие, "Сейко", но в Нью-Йорке нельзя улечься баиньки
на пустыре и не лишиться своего имущества, дорогого ли, нет ли – неважно.
Всегда найдется кто-нибудь, кто с величайшей радостью избавит вас от него.
Джейку, похоже, повезло.
Часы показывали шестнадцать пятнадцать. Он пролежал здесь,
ничего не сознавая и не воспринимая, самое малое шесть часов. Вероятно, отец
уже отрядил за ним фараонов. Ну и пусть. Джейку казалось, что за пайперовский
порог он вышел примерно тысячу лет назад.