Фонарщик - читать онлайн книгу. Автор: Энтони О'Нил cтр.№ 67

Гроувс бесконечно долго стоял и смотрел. Компанию ему составила лишь черная кошка, которая упорно терлась о ноги. Он был убежден, что узнает третьего, лишь только удастся его ясно рассмотреть, но дождь шел не переставая, и он уговаривал себя потерпеть еще. Он убеждал себя, что его стратегия верна. Он приближался к мигу торжества, когда весь город — да что там город, все графство Лотиан — склонится перед ним в благодарности.

Прошло двадцать минут, и расстроенная кошка все-таки ушла.

Еще пятнадцать минут, и Гетти Лесселс, кажется, встала и потерла лицо ладонями. Мужчина элегантного вида надел пальто. Встал даже Авраам Линдсей.

Не теряя времени, Гроувс побежал вниз по лестнице, выскользнул на улицу и увидел, как первый кебмен подъехал ближе к дверям. В проеме вспыхнул свет, и гражданка Лесселс почти что прыгнула из холла в открытую дверцу кеба, который покачнулся от резко навалившегося веса. Кеб тут же тронулся, и, как на военных учениях, следом за ним подъехал второй. Дверь опять со скрипом отворилась.

Гроувс прошел вперед.

Дождь перестал, но над мостовой поднимался похожий на пар туман.

Элегантного вида джентльмен, высокий, цветущий, в безупречном пальто, торопливо вышел из двери и собирался уже забраться в кеб, когда заметил внимательно изучающего его инспектора.

Гроувс нахмурился, прищурился и в изумлении открыл рот.

Мужчина колебался, видимо, размышляя, взорваться ли ему от возмущения или поскорее исчезнуть, и обреченно замер. Окутанные туманом, они застыли, обдумывая эту непростую ситуацию, судорожно соображая, что делать, и с большим опозданием обратили внимание на приближающийся стук копыт, порыв вдруг увядшего воздуха и сопение, какое мог издавать лишь раненый буйвол.

Они повернули головы и попытались сфокусировать взгляды на источнике звуков, но было слишком поздно.

У них была лишь одна секунда, чтобы сообразить, что из тумана вырвался чудовищный, сокрушительной силы демонический вихрь. Он стремительно приближался к ним.

Отреагировать на это было не в человеческих силах.

Одним длинным, каким-то балетным движением огромный Зверь с багровой шкурой промчался мимо Гроувса, вклинился между кебом и дверью, схватил когтями элегантного вида мужчину, как у цыпленка, вырвал у него глотку, отшвырнул тело, словно детскую куклу, бросился в темную улицу и исчез в каскадах шелка и пара.

Сердце гулко стучало у Гроувса в ушах. Лошади встали на дыбы, и кебы откатились, открыв его взору ужасающее зрелище: в ярком свете фонаря, заливая все вокруг алой кровью, как умирающий осетр, бился досточтимый лорд-мэр Эдинбурга Генри Болан.

В это время у входа в домик Макнайта Канэван вглядывался в таявшие на небе звезды, а на Кэндлмейкер-рау в своей маленькой комнатке с криком проснулась Эвелина Тодд.

Канэван стоял в низине парка на Принцевой улице. Он вытянул руку и почувствовал, как снежинки опускаются на ладонь и тают, а вода просачивается между пальцами. Затем в задумчивости поддел ногой причудливый горный хребет из черных листьев, тот с хлюпаньем переломился, и он услышал шорох разлетающейся листвы. Медленно перевел взгляд с пестрого уличного освещения — красных фонарей табачников, голубых ламп аптек, рождественской иллюминации — на утонувший внизу парк, а затем снова вверх на сияющие арабески окон Старого города. Видел мелькающие тени и развевающееся белье. Чувствовал запах дымящихся каминов. Слышал сладострастные крики и песни. И все пытался уловить какую-нибудь фальшивую ноту, какое-нибудь хоть мелкое упущение в этом подробном до мелочей воспроизведении жизни. Но расстилавшееся перед ним покрывало было выделано безупречно, это была такая чистая работа, что никакого изъяна в ней найти не удавалось.

Он прошел мимо помоста, где, дрожа от холода, свернулись калачиком двое бродяг. А они — реальность или демоническая иллюзия? А поезд, с пыхтением отъезжающий от вокзала Уэверли на восток, сделан из атомов или из снов? А звуки органной музыки, доносящиеся из какой-то церкви на Хай-стрит, — первичные звуки или эхо, отражающееся в чьей-то громадной мозговой доле? А сам Эдинбург — настоящий город или проекция бессознательного молодой женщины?

Макнайт всегда безрассудно стремился к истине, а Канэван всегда говорил, что путь к Богу есть интуитивное знание… Так почему же сейчас ему так трудно примириться с правдой? Книги в библиотеке Макнайта, Библии-близнецы, их встречи со Зверем в то время, когда — они точно знали — Эвелина не спала…

Поверить в это было слишком больно, поскольку тем самым он лишался личной судьбы — единственной милости, которой искал у Бога; поскольку это означало, что не он выбрал мученичество, а оно ему было предписано. Более того, если он отвечал не перед Господом, а перед измученной молодой женщиной, тогда что же значила жалость к ней? Любовь к ней? Самопожертвование ради нее? Что это такое — не иметь своего «я»?

Он видел, как облачко пара от его дыхания поднимается в темноте неба, как дым из трубы. Чувствовал колючий, жалящий щеки ветер. Во рту все еще сохранялся вкус горчицы после щедрого ужина у Макнайта. Никогда, ни на какой стадии он не ощущал себя более живым. И тем не менее ни на какой стадии не существовал.

— Вся эта библиотека, — говорил Макнайт, обводя комнату рукой, — полки, все, что на них… все это проекция… метафора ее разума, ее памяти. Весь этот домик — всего-навсего фантазия. Улицы, по которым мы ходим, — безупречное воспроизведение реальных улиц. Воздух, которым мы дышим, — абстракция снов.

Он посмотрел прямо на Канэвана и, догадываясь, как может воздействовать откровение, протянул руку, чтобы поддержать товарища и подтянуть его к истине.

— И вы, и я, — шептал он, — мы оба… Я боюсь, мы тоже всего-навсего вымысел воистину необыкновенного воображения. В какой-то неизвестный момент, во тьме скрытых воспоминаний, — говорил он, — разум Эвелины подвергся жестокой осаде, его лишили естественного выхода, он пророс внутрь, щедро питаясь рассудком, знанием, всеми средствами познания, и из архетипов, более даже сложных, чем живые существа, смонтировал целые преломившиеся в сознании города и их население. Он объективировал свои собственные представления и наделил действующих лиц голосами и лицами, он приютил и вскормил их, дал им жизнь, память и душевные качества. И все это в теневом мире воображения, отрезанном от категории времени, в отдельном сознании, огромном, как Эдинбург, и глубоком, как ад.

Зверь родом из нижнего мира, из какого-то подземного царства, куда мы всего лишь заглянули, но он обладает по меньшей мере сверхъестественной силой и может врываться в реальность, царапать послания на стенах, выдирать страницы из Библии и убивать людей на улицах. Мы — я говорю это с сожалением — не обладаем такой силой. Но мы и не были задуманы для этой цели.

Он сам был составной фигурой, утверждал Макнайт, смесью живых лекций и мертвых философов. Его внешность — что тут скажешь? — испарения привлекательных черт, слепленные необыкновенно дисциплинированной памятью. Его история? Сфабрикована, и никакая ее энергия не в состоянии предотвратить того, что она поблекнет вслед за ним. Его жена? Мираж. Студенты? Зеркальные образы реальных молодых людей. Его задача? Что ж…