Фонарщик - читать онлайн книгу. Автор: Энтони О'Нил cтр.№ 27

Когда все заволокло туманом, он моргнул и несколько страшных мгновений, ничего не видя, лишь ощущал присутствие словно какого-то зверя, слышал гортанное бульканье; у него страшно щипало лицо. Когда пар рассеялся, он увидел, что она с деревянным шестом наклонилась над кипящим котлом.

— Что вы делаете днем? — через силу спросил он.

— Работаю.

— Где?

— У Артура Старка.

— Книготорговца? — Гроувс слышал о нем — эксцентричный старик с радикальными политическими взглядами и битком набитым магазином возле университета.

Эвелина не ответила. Она глубже погрузила шест в воду и принялась мешать одежду. Гроувс облизнулся.

— Вы можете объяснить, — спросил он, — почему вы здесь в такой неурочный час?

— А что, это незаконно?

Он хотел ответить, но, увидев, как она нагнулась над бойлером, чтобы достать поглубже, загорелся шаловливой запретной надеждой взглянуть на ее нижнее белье. Он слегка наклонился и, привстав на мыски, действительно увидел плавающие на поверхности тряпки. Но это были всего-навсего наволочки и простыня. Она перенесла их в раковину, чтобы отжать, и он вернулся на пятки.

— Сейчас уже за полночь, — путаясь, продолжил он. — Когда вы спите?

Она закрыла бойлер крышкой.

— Когда устаю.

— Это неконкретный ответ. Мне напомнить вам, кто я?

Она вытерла лоб тыльной стороной ладони.

— Я спала вечером, — сказала она. — Мне хватило.

Он немного подумал.

— Вы спали вечером?

— Кажется, да.

— А когда проснулись?

— Когда выспалась.

— Рекомендую вам не дерзить мне, милочка.

Она вздохнула.

— Полчаса назад.

— Значит, в десять часов вы спали?

Молчание.

— И вы не помните никаких снов? Даже обрывков?

— Нет, ничего.

— Вы слышали о некоем мистере Эйнсли?

— Никогда. — Она моргнула, как будто ей что-то пришло в голову, повернулась и уставилась на него своими яркими кобальтовыми глазами. — Почему вы спрашиваете?

Он смутился.

— Я… у меня больше нет вопросов, — натужно ухмыльнулся он и натянул на голову шляпу. — Ну что ж, спокойной вам ночи.

И, с усилием оторвавшись от ее магнетического взгляда, повернулся и с мокрым от пара и пота лицом вышел в ночь.

«Вид мертвого Эйнсли не отпускал меня всю ночь, по этой причине я почти не спал», — записал он в свой журнал, покривив душой. На самом деле спать ему не давал образ Эвелины Тодд: необъяснимая резкая перемена в ее поведении, ее враждебные глаза, неубедительное вранье, что она не видела никаких снов и не знает Эйнсли. И еще этот «Ce Grand Trompeur», таинственное послание, оставленное убийцей. Он на время забыл о нем, но она так и не признала у него в кабинете, что знает французский (как это могло ускользнуть от него?). И на рассвете ему уже казалось, что маленькое, одетое в темное создание из прачечной при всей хрупкости вполне может, по крайней мере в его воспаленном сознании, оказаться смертоносной для человека силой, окутанной жаром и паром. Он вздрагивал под стегаными одеялами от каждого поскребывания в покрытые инеем окна и вспоминал пророческие слова Воскового Человека — «сила, с которой женщина может воздействовать на разум мужчины, посильнее любого ведьмина зелья», — страшась, что в любой момент она может выскочить из темноты, обвить его своими костлявыми конечностями и вонзить когти в тяжело бьющееся сердце.

Канэван жил в уютной конуре на самом верху крутой винтовой лестницы двенадцатиэтажной многоквартирной башни, нависшей над вокзалом Уэверли. В его прерывистый дневной сон вплетались свистки отъезжающих поездов и шипение спрессованного пара. По воскресным утрам он обыкновенно надевал свой полинявший однобортный пиджак, повязывал галстук, шел в какую-нибудь церковь Старого города без особого предпочтения — его родители были разных конфессий, а сам он полагал, что апостолы и вовсе не принадлежали ни к одной, — и бродил потом по отдаленным улицам, раздавая крохи эдинбургским бездомным собакам (по субботам городские жители не выставляли отбросы — наиважнейший источник, поддерживавший собачье существование, — чтобы их забрали мусорщики, и воскресенья становились для собак мрачными днями голода и отчаяния).

Однако в это воскресенье, третье воскресенье адвента, он надел пальто и парусиновые брюки и торопливо направился через весь город к величественному собору Святой Марии Епископальной церкви на улице Пальмерстон, что в Новом городе. Это было существенным отклонением от его традиционного маршрута, но Канэван знал, что перед церквями, которые он посещал обычно, в ожидании его уже собрались собаки, а без денег, чтобы купить им еду, и с сердцем весом с церковный колокол он не мог ни смотреть на них, ни пройти мимо, пообещав то, что не сможет выполнить. Он так и не заставил себя во время службы принять священную облатку, боясь, что поддастся искушению, положит ее на язык, а потом разделит между членами своей голодающей конгрегации.

Служба шла необыкновенно торжественно, ибо ужасы минувшей недели были таковы, что благочестиво бормочущие молитвы прихожане не могли их игнорировать. Они сбились на скамьях в обороноспособном количестве и рефлекторно вскидывались на малейший шорох. Епископ, много лет назад хоронивший полковника Маннока, счел уместным напомнить пастве, что зло питается страхом, но в борьбе трусовато, так что нужно выбросить из головы, будто злодеи неисправимы или сильнее истинно христианского сопротивления. Канэван вышел под гимн, исполняемый во время Дароприношения:

Мое сердце болит, оно не упокоится,

Пока не найдет упокоения в Тебе.

Он испытал облегчение, не обнаружив собак у главного входа, зато крайне удивился, заметив рядом на скамейке знакомую фигуру в норфолкской куртке и воскресном котелке. Так как он никому не сообщал, где его можно найти и даже что остался без работы, Канэван заподозрил, что профессор следил за ним или отгадал его местопребывание с помощью некоей недавно открытой интуиции и теперь терпеливо ждал.

— Знаете, — сказал Макнайт, пряча трубку и поднимаясь со скамейки, — я упомянул ваше обыкновение — вашу привычку кормить собак — на лекции несколько недель назад. Надеюсь, вы не возражаете.

— Всегда рад помочь делу образования, — сказал Канэван, смутившись такой популяризации его деятельности.

— Я, разумеется, не назвал вашего имени, но сказал, что знаю одного лишенного логики человека, который кормит бездомных собак города, способствуя таким образом тому, чтобы они были сыты и плодили бесчисленные поколения неприкаянных животных, запутывая проблему — и голод, и страдание — до бесконечности.

— Я всегда считал, что добрые дела сами по себе плодят другие добрые дела, — возразил Канэван, — так что каково бы ни было число неприкаянных животных, всегда будет равное число тех, кто добровольно их накормит.