Тут было насчет чего встревожиться. Ежели сломались
капитально, то ничего другого не останется, как топать пешком. На улице верные
минус пятнадцать, а то и больше (за время, что Спартак провалялся в больничке,
осень в два счета перевернулась на зиму – резко похолодало, снегу навалило...
впрочем, в северных краях так чаще всего и случается: не успеешь оглянуться – и
нет лета, потом бац! – и осени тоже нет). К тому же дует нехилый ветер,
так что долго в кузове не высидишь, тут конвоирам не больно-то помогут их
валенки и овчинные полушубки. Да и чего тут высиживать, спрашивается, кто их
подберет? По этой дороге, дай бог, одна машина в день пройдет, и еще
неизвестно, в какую сторону...
По тому, сколько ехали, Спартак мог прикинуть, что до лагеря
осталось никак не меньше пяти километров. Так-то вроде бы и недалече, да только
кому охота сползать с колес и ковылять на своих двоих...
Послышалось, как хлопнула дверца кабины.
– Эй, Приходько, чего там стряслось? – крикнул
сержант-конвоир.
В ответ снаружи донесся отнюдь не голос водителя Приходько,
а голос начальника караула лейтенанта Чарного.
– Степанов, выводи заключенного!
– Куда? – опешил сержант.
– Куда-куда! – передразнил Чарный, показавшись за
задним бортом и требовательно постучав по нему кулаком. – Наружу!
– Ну вылазь, коли так, – сержант стряхнул ППШ с плеча и
стволом показал Спартаку, куда именно следует вылазить.
В его голосе не слышалось ни капли энтузиазма. Да и откуда
взяться этому энтузиазму, что за радость, скажите на милость, сигать
вниз-вверх, хлопотать и беспокоиться, вместо того чтобы мирно и покойно ехать
себе дальше, предаваясь мечтам о горячей похлебке, стакане самогона и
полногрудых девках?! Однако же приказ есть приказ, ничего не попишешь.
Спартак тоже ничуть не обрадовался нежданной остановке. Что,
собственно, происходит? На поломку не похоже. Если бы и вправду сломались,
какая нужда выводить сопровождаемого, то есть нарушать порядок конвоирования,
ради чего? Да и вообще, лейтеха сидел бы себе в кабине, в тепле, а на улице
суетился бы один водила Приходько, пытаясь наладить железного конька. Странно
все это, а странности, как давно уже усвоил Спартак, в лагерной жизни не сулят
ничего хорошего...
Первым на дорогу десантировался конвоир-рядовой и тут же
отступил от машины на несколько шагов, чтобы с безопасной дистанции взять под
прицел спрыгнувшего сверху зека.
Котляревский, перемахнув через задний борт, приземлился на
заснеженную дорогу. Порыв холодного ветра сразу продул до костей. Бр-р, Спартак
зябко поежился. Да, отвык он за больничными стенами от природной всепогодности.
В кузове тоже было, понятное дело, не жарко, но там хоть брезент защищал от
ветра.
С показной медлительностью (перед вертухаями треба держать
должный форс) Спартак, как полагается, завел руки за спину и принялся ждать
дальнейших указаний.
Лейтенант Чарный, тоже отступив на два шага от заключенного,
смотрел на Спартака снизу вверх (а по-другому у него и не получилось бы –
росточком лейтеха был от горшка два вершка) и чему-то хитро ухмылялся. Он
дождался, пока на дорогу спрыгнет сержант Степанов, и тогда сказал, не отрывая
взгляда от Спартака:
– Приехали, Котляревский. Твоя остановка. – И прибавил,
гад, показывая некое знакомство с детской литературой: – Бологое иль Поповка. А
с платформы говорят: «Это город Ленинград». Ты ж у нас ленинградский?
Молча кивнув, Спартак огляделся. Место, однако, знакомое.
Развилка, где сходится дорога с лесосеки и главная дорога, соединяющая лагерь с
Большой Землей. И ничего более интересного здесь отродясь не наблюдалось. Ох,
не нравилась Спартаку эта внеплановая остановка, решительно не нравилась.
Ладно, поглядим, что дальше будет...
– Чего не спрашиваешь, зачем остановились?
А, Котляревский? – вкрадчиво поинтересовался Чарный, наклонив голову
набок и прищурившись.
– А чего спрашивать, – пожал плечами Спартак. –
Что надо, и так скажут.
– Это верно. Скажут, – глаза Чарного превратились в две
узенькие щелки. Он опустил руку к поясу, расстегнул кобуру. – Это твоя
последняя остановка, «Бологое аль Поповка», Котляревский. Приехал ты на
конечную. Следующей твоей станцией будет, как говорили в Гражданскую,
Могилевская губерния, штаб генерала Духонина. Смекаешь, о чем я? Мною получен
приказ избавить страну и народ от злейшего ее врага. Мне приказано – я обязан
выполнять.
Спартак заметил, что сержант Степанов поспешно отступил еще
на шаг от заключенного. «Молодец, – механически отметил про себя
Спартак. – Всегда радует в людях профессионализм, пусть эти люди и суки
последние». Сержант сразу просек, что теперь подопечный из простого зека мигом
превратился в человека, которому нечего терять. И ведь действительно нечего...
– Ты ж у нас грамотный, должен понимать, что лишних
сложностей никому не надо, – продолжал лейтеха. – Поэтому не будет
тебе ритуала по всей положенной форме: зачтения приговора, последнего желания, стопки
водки на посошок. Все произойдет просто и без затей. При попытке к бегству.
Дело обычное, сплошь и рядом бывает – не захотел человек перевоспитываться
трудом, заскучал по хазам и малинам и рванул в направлении воли. Так что сейчас
ты у нас побежишь, скажем... во-он к тому лесочку. Хотя... что ж, пожалуй,
последнее желание могу и исполнить. Ежели, конечно, оно будет разумным. Я ж
человек не злой, да и ты, Котляревский, вроде не числился среди злостных
нарушителей лагерного распорядка. Поэтому могу, так сказать, поощрить в
качестве особой милости. Скажем, папироской напоследок разодолжить...
Чарный даже не смотрел, а прямо-таки впивался взглядом в
Спартака, словно пытался в нем углядеть то, чего никогда прежде не видел. Жадно
так впивался, ненасытно, что твой алхимик в хрустальный шар.
– Ну а вдруг и добежишь до лесочка, – сказал Чарный,
при этом его ладонь ласково поглаживала рукоять револьвера. – Ведь мы и
промахнуться можем, все же люди как-никак. Ты, главное, петляй шустрее. Как
зайчик.
– И по чьему приказу? – спросил Спартак.
– А я знаю? – хмыкнул лейтенант. – Мне приказал
начлаг, а уж кто ему... – Чарный пожал плечами. – Мне-то зачем
дознаваться?..
Что-то в происходящем было не так. Спартак не мог уловить
неправильность, но она определенно присутствовала. Зачем устраивать этот
спектакль с монологами и последними папиросками, когда проще и, главное,
безопасней отвести зека от машины – а он пойдет, куда денется! – и без
всяких мелодекламаций всадить пулю в спину? К тому же, по уму, дабы избежать
глупых накладок, следовало заранее предупредить конвоиров, пусть даже одного
сержанта. А для тех – это совершенно очевидно – происходящее тоже является
сюрпризом. Впрочем... Чарный придурок известный, от него можно ожидать любого
фортеля. Достаточно вспомнить, как он загнал в холодную реку двух
проштрафившихся зеков, утопивших топор, и час, сидя на бережку с револьвером на
коленях, наблюдал, как окоченевшие зеки бродят по колено в холодной воде и
шарят по дну руками. Даст пять минут выйти на берег «обогреться» и снова
загоняет в воду...