– Посадил дед репку.
Из трех произнесенных им слов к производству по уголовному
делу имело непосредственное отношение только первое: посадил. Два других слова
к ситуации никак не привязывались.
Шурик помолчал немного и добавил:
– Выросла репка большая-пребольшая… Дедка за репку, бабка за
дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку – вытянули репку. А если бы не тянули,
то не вытянули бы. А если бы тянуть начали раньше времени, то ничего бы не
получилось, потому что репка не созрела. Понял?
Вот теперь понял. И правильно, что я не следователь. Не моя
это наука. У меня голова под следственную работу не заточена.
– И никуда она не денется с подводной лодки,– добавил
Шурик, глядя в окно на мелькающие голые деревья.– Ребята за ней смотрят.
– А если Подрезкова успеет со свекром договориться, пока ты
тянешь свою репку? Все-таки дело семейное.
– Я предупредил: если она или ее муж с ним хоть словом
перемолвятся, когда никто не слышит, всех уволят на хрен.
Всех – это следователя или оперативника, которые дежурят в
больнице в надежде на то, что Ситников (чего не бывает на свете?) вдруг
согласится дать показания, и бдительно следят за тем, чтобы потерпевший и
обвиняемая или ее муж не вступили в сговор по поводу дачи этих самых показаний.
– Ты же не можешь запретить сыну и невестке навещать
Ситникова,– с сомнением произнес я.– Все-таки они – семья, близкие
родственники, а Ситников в тяжелом состоянии…
– Я все могу,– ответствовал Александр Иванович.–
Пусть навещают, но только рядом всегда будет сидеть мой человек и записывать на
диктофон все их переговоры. Вот и пусть попробуют в таких условиях договориться.
Мы остановились перед въездом на участок, и пока охранник
открывал нам ворота, я успел разглядеть двух крупных кавказских овчарок,
свободно бегающих вдоль забора без намордников, и совсем не к месту подумать о
том, что от меня здорово пахнет кошками. То есть человеческое обоняние этого
запаха, разумеется, не чувствует, а вот собачий нос вполне может унюхать. И что
тогда? Остались от козлика рожки до ножки…
Но я напрасно переживал. Охранник позвал собак и тут же взял
их на поводок еще до того, как я заглушил двигатель и вышел из машины.
– Жанна Васильевна вас ждет,– важно кивая головой,
сообщил пожилой дядька, он же охранник.
– А Лев Александрович?– быстро спросил Шурик.
– Он будет позже, скоро подъедет. У него дела в офисе.
Шурик бросил на меня взгляд злой и одновременно растерянный.
Весь его план летит к черту. Ну а кто виноват-то? Я, что ли?
Дом Аргуновых был не очень большим, хотя и трехэтажным. И
внутри все было без избыточной роскоши, никаких тебе витражей, лепнины и
финтифлюшек под восемнадцатый век. Удобно, добротно, спокойно. Что это,
недостаток средств или особенности вкуса хозяев?
Госпожа Аргунова вышла к нам стремительно и начала с места в
карьер. Мы не успели ни поздороваться, ни представиться.
– Вы по поводу Славы Ситникова? Это ужасно! Просто уму
непостижимо! Это не может быть. Я в это не верю ни на одну секунду.
Я покосился на Шурика и уловил его легкий, едва заметный
кивок. Дескать, включайся сразу, не отбуксовывай назад, ну их на фиг, эти
формальности. Мадам настроена на обсуждение – и хорошо.
– Почему, Жанна Васильевна? Попытка изнасилования – это ведь
не версия следствия, это показания самой Олеси Подрезковой. Она утверждает, что
было именно так. А нам нужно разобраться, правда это или нет. Как вы сами
считаете, почему это не может быть правдой?
– Да потому, что Славик никогда не смотрел на нее мужскими
глазами! Уж можете мне поверить, я все-таки женщина и разбираюсь в этом. Он
очень любит Гришу, своего сына, он прекрасно относится к Олесе, они были
чудесной семьей, дружной, и когда еще жива была Оленька, жена Славы, и до сих.
Олеся заботилась о Славе, когда он овдовел, она фактически стала его
домработницей, приезжала несколько раз в неделю, убирала квартиру, стирала,
гладила, покупала продукты, готовила для него. Да он относился к ней как к
дочери! Какое может быть изнасилование? Глупость несусветная. И вообще, Слава
не тот человек, который может вот так…
Тут Жанна Васильевна спохватилась, что мы продолжаем стоять
возле самой двери. Как вошли – так и встали. Отличное ведение допроса, на пять
с плюсом.
– Господи, что же мы стоим? Проходите, пожалуйста.
Она провела нас в просторную уютную гостиную, где не было
ничего, кроме огромного мягкого углового дивана, огромного же телевизора с
плоским экраном и двух квадратных низких столиков. Нет, вру, на стенах были еще
картины и фотографии.
Мы уселись, после чего минут пятнадцать я задавал вопросы о
том, насколько близко Аргуновы знали семью Ситниковых, как часто общались, по
каким поводам. Выяснилось, что знали хорошо и общались часто. Я понимал, что
Жанна Васильевна будет всеми силами выгораживать Ситникова, и совершенно
непонятно, искренне ли она верит в то, что он неспособен на сексуальное
насилие, или кривит душой. Поэтому Шурик велел мне задавать вопросы не о
Ситникове (что толку их задавать, если Аргунова собралась лгать, чтобы обелить
его?), а исключительно об Олесе. Ведь ситуация проста, как швабра: либо
Ситников – насильник, либо Подрезкова лжет. Поскольку Аргуновы будут
утверждать, что Ситников не мог совершить насилие, стало быть, они с
удовольствием поддержат версию о том, что его невестка говорит неправду. И вот
тут уж они расстараются. Все припомнят, даже то, чего не было. И рассказанное
ими может стать отличным подспорьем при будущем допросе самой Олеси
Подрезковой. Слушая пояснения Шурика к этой части плана, я в очередной раз за
день подумал о том, что следователем мне не бывать.
Так что после вступительной части я приступил к основной.
– Как вам кажется, Жанна Васильевна, Олеся интересовалась
другими мужчинами, кроме своего мужа? Григорий никогда не намекал, что
подозревает Олесю в неверности? А Вячеслав Антонович? А сами вы как думаете? Вы
же наблюдательная женщина…
Я строго следовал указаниям Шурика Вилкова, краем глаза
следя за его суфлерскими мимическими подсказками. Послышался шум подъехавшей
машины. Аргунов явился. Ну и как мы теперь будем действовать? Беседовать с
обоими супругами, или сразу разделимся?
Открылась входная дверь, шаги приближались к гостиной. Шурик
сдвинул вместе указательный и средний пальцы и развел их в стороны. Значит,
разделяемся. Ладно, хозяин – барин. Мне своим умишком участкового не понять
тонких соображений следователя.
Едва господин Аргунов вошел в комнату, мне сразу стало не по
себе. Всяких людей я повидал, и веселых, счастливых, и раздавленных горем, и
просто расстроенных и озабоченных. Но таких, как появившийся на пороге мужчина,
видеть приходилось нечасто. И, как правило, с ними потом происходило что-нибудь
нехорошее, словно печать какая-то на них уже стояла, печать еще не принятого
страшного решения и мерцающий, пришедший из близкого будущего свет
непоправимого несчастья. Эти люди не выглядят подавленными и безразличными,
напротив, они активны, энергичны и зачастую даже агрессивны, они всячески
демонстрируют интерес ко всему происходящему, но внутри они уже пусты. Мертвы.
И Лев Александрович Аргунов показался мне именно таким. Дай бог, чтобы я
ошибался.