– Не гарантирую, что вы его там найдете, – сказал он. –
Брауэру, сами понимаете, никто не спешит давать место, так что с деньгами у
него, по-моему, негусто.
– Что-то меня резануло в этих словах, – признался нам
Джордж, – но я промолчал. Было в Гриэре что-то самодовольное, высокомерное, и
казалось незаслуженным, что именно он располагает пусть даже такой скудной
информацией о Генри Брауэре. Я поднялся, и вдруг у меня непроизвольно
вырвалось:
– Вчера ночью я был свидетелем того, как Брауэр пожал лапу
шелудивой дворняге. Через пятнадцать минут собака сдохла.
– Правда? Как интересно. – Гриэр удивленно вскинул брови,
словно сказанное не имело никакого отношения к теме разговора.
– Я направился к выходу, – продолжал Джордж, – но раньше
открылась дверь, и на пороге возникла секретарша Гриэра.
– Извините, вы, кажется, мистер Грегсон?
– Да.
– Только что позвонил мистер Бейкер. Он просил вам передать,
чтобы вы незамедлительно прибыли по адресу: 19-я стрит, дом № 23.
– Я вздрогнул, – признался нам Джордж, – я ведь совсем
недавно, утром, заходил туда, но Дэвидсон еще спал. Я направился к дверям, а
Гриэр преспокойно погрузился в «Уолл-стрит джорнэл», попыхивая трубочкой.
Больше я его не видел и, знаете, как-то не жалею об этом. Я ушел со смутным
ощущением чего-то страшного – чего-то такого, что никогда не примет очертания
реального страха, связанного с конкретным предметом, – слишком это все
чудовищно, слишком невероятно, чтобы подходить с обычными мерками.
Тут я прервал его повествование:
– Помилуйте, Джордж, уж не хотите ли вы сказать нам, что ваш
друг Дэвидсон был мертв?
– Именно так, – последовал ответ. – Я прибыл туда почти
одновременно со следователем, который констатировал смерть от коронарного
тромба. Через шестнадцать дней Дэвидсону должно было исполниться двадцать три
года.
Почти неделю я убеждал себя: это всего-навсего роковое
совпадение, о котором лучше забыть. Меня мучила бессонница, и даже мой добрый
друг «Катти Сарк», врач, был бессилен мне помочь. Я говорил себе: надо
разделить выигрыш между тремя участниками и забыть о том, что Генри Брауэр
однажды ворвался в нашу жизнь. Не получалось. Я выписал чек на соответствующую
сумму и отправился по адресу, который дал мне Гриэр, – в Гарлем.
Брауэр там уже не жил. Мне дали другой адрес, на Ист-сайде;
не такой, может быть, шикарный квартал, но вполне респектабельный. Выяснилось,
однако, что оттуда он тоже съехал, примерно за месяц до нашего покерного
свидания, и перебрался в Ист-Вилледж, район трущоб.
Домовладелец, костлявый мужчина, у ног которого
предупреждающе зарычал огромный черный дог, сообщил мне, что Брауэр с ним
рассчитался третьего апреля, на следующий день после нашей игры. Я спросил
новый адрес; домовладелец запрокинул голову и выдал руладу, точно горло
прополоскал:
– Когда отсюда уезжают, бос, адрес один: Преисподняя, до
востребования. Правда, иногда по дороге останавливаются в Бауэри.
В те дни Бауэри, превратившийся с годами в загородную зону,
являл собой нечто такое, что и вообразить-то сегодня трудно: обитель бездомных,
последнее прибежище потерявших человеческий облик несчастных, мечтающих о
бутылке дешевого вина или о понюшке белого порошка, чтобы забыться. Я
отправился в Бауэри. Там были десятки ночлежек, несколько домов призрения, куда
пустили бы на ночь любого забулдыгу, и множество тесных улочек, пригодных для
того, чтобы расстелить прямо на мостовой старый тюфяк с клопами. Я увидел
людей-призраков, иссушенных алкоголем и наркотиками. Подлинные имена были здесь
не в ходу. Какое имя может быть у того, кто скатился на самое дно… печень
изъедена древесным спиртом, нос распух от кокаина, пальцы обморожены, от зубов
остались черные пеньки. Я описывал Генри Брауэра каждому встречному, но
безрезультатно. Хозяева пивных пожимали плечами. Многие проходили мимо, даже не
подняв головы.
Я не нашел его ни в первый день, ни во второй, ни в третий.
На исходе второй недели один человек признался, что видел на днях в «Номерах
Деварии» мужчину с похожей внешностью.
До «Номеров» оказалось всего два квартала. За конторкой
сидел древний старик с шелушащимся голым черепом и слезящимися глазами. К
засиженному мухами окну была прилеплена реклама: «Одна ночь – 10 центов». Я
начал описывать Брауэра, старик молча кивал. Когда я закончил, он сказал:
– Знаю его, молодой человек. Знаю, как же. Вот только память
у меня слабовата… не пожалейте доллар – глядишь, и вспомню.
Я положил долларовую бумажку, и она чудесным образом
исчезла. Вот вам и артрит!
– Он был у нас, молодой человек, а потом переехал.
– Куда, вы знаете?
– Так сразу и не вспомнишь. Вы уж не пожалейте еще один
доллар.
Вторая бумажка исчезла столь же чудесным образом. Старик
вдруг развеселился, и из его груди вырвался… нет, не смех, а этакий
туберкулезный кашель.
– Ну что ж, – сказал я, – вы посмеялись в свое удовольствие,
и вам за это еще приплатили. А теперь я хочу знать, куда переехал этот человек.
Старик опять весело закашлялся.
– Известно куда, за оградку Поттеровского участка, а
местечко он там получил в бессрочное пользование, с чертом на пару! Что же вы
не смеетесь, молодой человек? Вчера утречком, я так думаю, он окочурился,
потому как днем, когда я его нашел, он был еще тепленький. Сидел – точно аршин
проглотил. Я зачем к нему поднялся? Или десять центов гони или… отдыхай. Вот
теперь он и отдыхает за казенный счет – в ящике глубиной в шесть футов. –
Собственная шутка вызвала у него очередной приступ старческого веселья.
– Ничего странного вы не заметили? – спросил я, сам себе не
осмеливаясь признаться в том, как много вкладываю в свой вопрос. – Чего-то не
совсем обычного?
– Что-то такое было. Так сразу и не…
Я положил на конторку доллар, чтобы освежить его память;
хотя бумажка и на этот раз исчезла с завидной скоростью, ожидаемого смеха-кашля
не последовало.
– Еще как заметил, – оживился старик. – Труповозку то кто
всегда вызывает? так что я в покойниках знаю толк. Где я их только, прости
Господи, не находил! И на дверном крюке, и в постели, и на пожарной лестнице в
мороз, синих как Атлантика, с бутылкой между колен. А один – лет тридцать назад
– захлебнулся у нас в ванной. ну а этот… этот сидел под винтовой лестницей в
своем коричневом костюме – волосы прилизаны, грудь колесом, – как какая-нибудь
важная персона из тех кварталов. И левой рукой держал правую за кисть. Да,
всяких я повидал, но такого не видел: чтобы человек помер, сам себе руку
пожимая!