– Не нужно, не нужно ничего бояться, – прошептала
Юлия, касаясь волосами его щеки, – ты не умрешь, будешь жить долго
и… – И счастливо? – усмехнулся Борис.
– Про счастье не знаю, но на войне с тобой ничего не
случится. Ты умрешь нескоро, своей смертью. Верь мне, я знаю, я чувствую… –
Я верю, – с удивлением протянул Борис, Он прислушался к себе и понял, что
черное облако больше не сжимает его сердце. За окном, приветствуя восход
солнца, пели птицы. Рядом с ним была прекрасная женщина. Борис понял, что вновь
возродился к жизни.
– Ты – добрая волшебница? – смеясь, спросил
он. – Фея из сказки?
– Нет, – она улыбнулась, и лицо ее чудно
похорошело, – я – обычная женщина, но я должна была сделать это для тебя.
– Но почему именно для меня? – против воли спросил
он.
Тень пробежала по лицу Юлии, улыбка ушла, глаза смотрели
строго и отчужденно.
– Больше не нужно вопросов. Прошу тебя: запомни эту
ночь.
– Запомню, – согласился Борис, понимая, что
продолжения ночи не будет.
* * *
На следующее утро по просьбе Колзакова пришли две татарки из
деревни и обрядили покойного в чистое. Православного священника не найти было
за сто верст вокруг, так что отпевать Стасского было некому. К тому же возникли
еще разногласия по поводу предположения Сильверсвана, что Стасский, поскольку
имел польскую фамилию, мог быть не православным, а католиком. Никто наверное
ничего не знал, Стасский никогда про свое вероисповедание не говорил, и даже
креста на нем не было. Колзаков заказал татарам сколотить гроб, и решили, что
каждый прочитает над покойником какие помнит молитвы, а пока положили усопшего
на стол в самой большой комнате хозяйского дома. Борис, выйдя за каким-то делом
из дома, увидел в дальнем конце деревни подъезжающую арбу. Татарин-возчик
остановился и заговорил с кем-то из местных, а с арбы соскочили и пошли пешком
два человека. Сначала Борис увидел, что это офицер и солдат, потом ему
показались знакомы их фигуры и походка, и наконец он понял, что к нему
приближаются Аркадий Петрович Горецкий и его верный Санчо Панса Саенко.
Борис, удивленный и обрадованный, пошел им навстречу.
– Ваше благородие! – издали крикнул Саенко. –
Здоров ли?
– Вот так встреча, Пантелей Григорьевич, –
усмехнулся Борис.
Он поздоровался с Горецким и повел вновь прибывших к дому,
расспрашивая о причинах приезда. Впрочем, Горецкий в обычной своей загадочной
манере ответил ему крайне уклончиво, а Саенко сел на своего любимого конька:
– Ох и подлый же народ эти татары! Возчик-то содрал три
шкуры, а вез так, что все бока отбил. И такое-то подлое место стрелка эта! Воды
и то не попить, соль одна да горечь. Как этот татарин пьет – это только одно
удивление. Такой воды и лошади в рот не возьмут. А его татарские коники, видно,
привыкши – пьют да помалкивают. А ночевали-то как плохо у сторожа соляного…
Войдя в горницу, Горецкий удивленно воззрился на мертвого поручика. Саенко
перекрестился.
– Батюшки! Что ж это? Упокойник у вас? Осколком, что
ли, его убило?
– Нет, – Борис помрачнел, – как ни странно,
поручик Стасский скоропостижно скончался вчера вечером. Должно быть, разрыв
сердца.
– Что вы говорите? – удивленно взглянул на Бориса
Горецкий. – Мне казалось, что уже несколько лет я сталкиваюсь только с
насильственной смертью. Резаные, колотые или огнестрельные раны – вот и все
разнообразие, а сердца, кажется, у всех выздоровели.
Аркадий Петрович подошел к столу, на котором лежал покойник,
и наклонился над телом. Он внимательно осмотрел лицо Стасского, присвистнул и
осторожно расстегнул воротник мундира.
Борис удивленно следил за действиями полковника. Горецкий
внимательно оглядел шею трупа, затем обследовал его запястья. Наконец он поднял
на Ордынцева крайне озабоченный взгляд и сказал негромко:
– Этот человек не умер естественной смертью. Как
большинство людей в наше время, он был убит.
В дверях раздался приглушенный вскрик. Борис обернулся и
увидел на пороге Юлию Львовну.
– Как – убит? – испуганно проговорила она. –
Почему вы знаете? Кто вы?
– Полковник Горецкий, Аркадий Петрович, –
представил Борис своего бывшего шефа. – А это – Юлия Львовна Апраксина.
– Весьма рад знакомству, сударыня, – поклонился
Горецкий, – хотя обстоятельства не слишком благоприятны… А насчет того,
почему я знаю, что этот человек убит, – вот, извольте взглянуть. –
Полковник показал на шею трупа, Юлия Львовна, несколько побледнев, тем не менее
приблизилась и взглянула – работа сестры милосердия лишила ее брезгливости и
страха перед внешними проявлениями смерти. – Вы видите, – Горецкий
показывал золотым карандашиком, как будто иллюстрировал лекцию студентам-медикам, –
кожа имеет характерный серовато-голубой оттенок, но особенно важны эти мелкие
красные точки на шее и на запястьях. Это – точечные кровоизлияния. Кроме того,
клиническая картина дополнена мелкими кровоизлияниями в глазу, – Горецкий
приподнял веко, – и меньшей, чем обычно, выраженностью трупного
окоченения. Судьбе было угодно распорядиться так, что мне приходилось уже
видеть аналогичные трупы. Видите ли, в мирной жизни я был юристом – Борис
Андреевич подтвердит вам, я читал ему в университете курс уголовного права, –
но я и практиковал, был товарищем прокурора. Среди прочих дел в девятьсот
двенадцатом году мне пришлось участвовать в процессе по обвинению молодого
золотопромышленника Зотова в убийстве отца и жены. Отца он убил из-за
наследства, а жену, как это принято в определенных кругах, – из-за
кафешантанной певички. Так вот, оба трупа имели те особенности, на которые я
только что обратил ваше внимание. Как выяснилось, Зотов, сибиряк
no-происхождению и по месту его основных промышленных интересов, много общался
с дикими народами Сибири, и у тунгусского шамана позаимствовал священный яд,
малыми дозами которого шаман вводил себя в исступление при своих камланиях.
Несколько большая доза того же вещества, родственного яду кураре, которым
смазывают свои стрелы американские индейцы, отправила родственников Зотова на
тот свет.
– Вы уверены, что в нашем случае применен тот же
яд? – спросил Борис.
– Вы уверены, что это – яд, а не естественная
смерть? – почти одновременно спросила Юлия Львовна.
– Конечно, у меня нет настоящей лаборатории, нет
возможности произвести точный анализ, – Горецкий выпрямился, поправил
пенсне, еще усилив свое сходство с университетским профессором, – но
признаки, на которые я обратил ваше внимание, весьма характерны. Во всяком
случае, они не наблюдаются у умерших от сердечного приступа. Но для того, чтобы
еще больше увериться в моем диагнозе, я произведу небольшой эксперимент
доступными мне средствами.
Аркадий Петрович повернулся к своему верному ординарцу,
молча наблюдавшему за уверенными действиями патрона, и попросил:
– Саенко, голубчик, не в службу, а в дружбу, принеси
мой саквояж.