С тех пор как Лесную усадьбу купил новый барин
и все деревенские определились на работу в барские теплицы и на поля, пьянство
стало считаться в Лесной первейшим из смертных грехов. Участковый Коваленко был
зван к барину для долгой беседы, после чего самолично прибил кувалдой своего
тезку – и больше «максима» никто у тещи не видел. В основном потому, что
старуха вскоре померла с горя. Ну а баба Дуня, вот уже который год тайком
эксплуатировавшая аппарат под названием «кастрюля», подумала, что теперь-то у
нее не осталось конкурентов и пора бы возродиться к жизни ее «бизнесу»… Но с
одной кастрюли свои потребности обеспечить можно, а чужие – вряд ли. Конечно,
никто не мешал бабке приспособить несколько кастрюль, чтобы увеличить выдачу
продукта, однако она тайком договорилась с надежным человеком: новый «максим»
встанет в подвале, чтобы ударить по тихому, забитому существованию Лесной
очередями бутылок с чимерком!
Эх, опять не вышло. Что и говорить –
ополчилась на бабу Дуню судьба, окрысилась!..
Лёля слушала буквально с открытым ртом. То
есть сухой закон невозможно установить ни в целой стране, ни в одной отдельно
взятой деревне? Даже и пытаться не стоит? Всегда найдется вот такая баба Дуня,
которая захочет подложить мину искушения под благие намерения, а русского
человека хлебом не корми – дай только искуситься!
По-хорошему, баба Дуня заслуживала всяческого
порицания. Нет, ну в самом деле: разоренная демократической возней деревушка
только-только начала выправляться. Этот барин (он же, очевидно, Хозяин)
поставил крестьянский труд на промышленную основу и развернул настоящую фабрику
земледелия. Произрастания отправляются аж в самый Нижний Новгород под знаком
«экологически чистый продукт». А в Лесной все обеспечены работой и заработком.
Барин оставляет время и на приусадебных участках трудиться, берет, правда, с
каждого двора продуктами, но в меру, для своего стола…
– Оброк, что ли? – усмехнулась
Лёля. – А на работы в усадьбу тоже ходят, как на барщину?
Баба Дуня блеснула глазами:
– Вот-вот. У нас в Лесной крепостное право –
сущая крепость! Выезжать из деревни нипочем нельзя – только с господского
дозволения. Мол, куда едешь, зачем? Надобно в лес пойти – докладывай опять же
старосте, куда и надолго ль собираешься: по грибы с ягодой, по рыбу или укосы
новые поискать. Обо всем доложись! Старикам еще полегче немного, а вот те
молодые, которые на барских работах заняты, к тем вообще всякие строгости.
Отлучиться в райцентр не моги даже за покупками. Хотя раз в неделю сюда машины
приходят: с одеждой-обувью, сладостями всякими, хозтоварами…
– Ну что же, – примирительно сказала
Лёля. – Таков железный закон капитализма. Кто платит деньги, тот и
устанавливает свой новый порядок. Наверное, ваши односельчане довольны оплатой
– вот и подчиняются охотно.
– Довольны! – буркнула отставная
самогонщица. – Еще бы не быть довольными. После того разора, которого мы
нахлебались, когда колхоз по швам пополз, – как не быть! Но… но они ведь
все без мозгов! Им лишь бы денежки в чулок прятать – а там хоть трава не расти.
Ведь это же все по-до-зри-тель-но!
– То есть? – не без раздражения вскинула
брови Лёля. – Подозрительно, что за крестьянский труд хорошо платят? Или
что кто-то взялся наконец на земле хозяйствовать?
Вся штука в том, что бабе Дуне просто не
нашлось места у той кормушки – вот она и злобствует завистливо, вот и норовит
разложить общее благополучие!
– Все подозрительно! – Баба Дуня стукнула
по столу кулаком с нестарушечьей силой. Стопки запрыгали, роняя «божьи
слезки». – Вот, скажем, ты – хозяйка. Вырастила ты, к примеру, морковку и
повезла ее в город продавать. Какую цену на базаре объявишь?
– Ну, наверное, поспрашиваю у других, почем
они продают, – пожала плечами Лёля.
– Правильно сделаешь, – согласилась
бабка. – Только ведь разница есть: цена за ту морковку, что из пригорода
привезли, – или за твою, вот отсюда, из этих мест. Ты вон как потратилась:
сперва добиралась на перекладных до Василя, потом на пароме ехала – а там билет
тоже не бесплатный, потом за билет в автобусе до Нижнего платила. И за обратный
проезд платить придется, нет? И если ты будешь по общей цене свою морковку
отдавать, то не к выгоде своей, а к разору.
– Ну, я тогда примерно прикину свои расходы и
соответственно повышу цену, какие сложности? – усмехнулась Лёля, снова
принимаясь за огурец с медом. Сущая несуразица, конечно, если бы кто-то сказал
ей раньше, что можно получать удовольствие от такого нелепого сочетания
продуктов, она бы только перекосилась брезгливо, а стоило попробовать – и за
уши не оттянешь! Не то арбуз, не то дыня, только вкуснее. Правы были
предки-русичи, которые эти самые огурцы только и знали, что с медом хрумкали.
Совершенно потрясающая вещь!
Баба Дуня смотрела на нее с улыбкой: ешь, мол,
ешь! Однако чем-то это напоминало гостеприимную улыбочку Бабы Яги, которая
вот-вот пропоет: «Покатаюся-поваляюся, Ивашкина мясца поевши!» В чем же
подвох?.. И тотчас Лёля разглядела в улыбке немалую толику злоехидства. А, ну
да. Понятно!
– Нельзя повышать цену, – сказала она,
облизывая медовую ложку. – Тогда у меня никто ничего не купит. Разве что
моя морковка будет какая-то особенная.
– Да какая бы ни была, – хмыкнула
бабуля. – Всяко нельзя ее на вес золота продавать. Не возьмут. А отдашь по
сходной цене – сама в проигрыше останешься.
Лёля задумчиво смотрела на старуху. Трудно
было ожидать от растрепанной, скукоженной бабки-ёшки такой строгой
экономической логики. Хотя почему, собственно? Все, кто живет плодами трудов
своих, нутром понимают теорию прибавочной стоимости. Только горожане не знают
настоящей цены деньгам, а уж деревенские-то… Семена, работа с землей, навоз,
поливка, сбор урожая, хранение, та же самая дорога на базар – и множество
всяких других составляющих цены. А если применяется наемный труд, то и его
оплата прибавляется…