Отрок задумчиво свел брови, и Лёля вдруг
поняла его невысказанный вопрос: откуда же ты бежала среди ночи мокрая и почему
не постучала в дом?
– Я нечаянно… упала в реку, – сказала
она. – А была уже ночь, и я постеснялась кого-то беспокоить.
Мальчик кивнул, отводя глаза, и Лёля поняла,
что он не поверил ни одному ее слову. Да и на здоровье!
– Слушай, это мы где? – спросила затаив
дыхание.
Как ляпнет он сейчас… что-нибудь про Сибирь
или про Дальний Восток! Что же с того, что ели да березы вокруг? Они кругом
растут, а Россия велика.
– Деревня Лесная, – сказал мальчик.
– Ну! И где это? До города далеко?
– Верст… не знаю сколько, – последовал
ответ. – Далеко, я в городе и не был ни разу.
Лёля беспомощно уставилась на странного
ребенка: то есть как это – ни разу не был в городе?!
– Да оставь ты мальца в покое, –
послышался снизу надтреснутый старушечий голос, и Лёля увидела, как задрожала
лестница, приставленная к краю сеновала: по ней кто-то лез. – Про себя
сначала скажи: чья будешь и откуда?
Сначала показался черный в меленькую горошинку
платочек, потом – седая прядка, выбившаяся на лоб, а затем и лицо, до такой
степени опутанное морщинами, что Лёле в первую минуту почудилось, будто женщина
набросила на лицо сетку. Нет, она просто была очень стара, и жизнь безжалостно
прошлась по ее лицу своим резцом.
Руки ее были и вовсе страшны: большие,
раздавленные работой, с плоскими мужскими ногтями на узловатых пальцах.
Набухшие вены казались темными веревками, обвившими эти натруженные руки.
– Чего вытаращилась? – спросила старуха –
не сердито, впрочем, а со смешком. – Не бойся, не Баба Яга. Баба Дуня меня
зовут, а ты кто?
– Лёля…
– Ага, – кивнула бабка. – Ну, Лёля
так Лёля. А это внучок мой – Леша, Алексей – человек божий, покрыт рогожей. Ты,
Лёля, из каких же будешь? Варначка беглая? С бабьей каторги утекла?
Лёля мгновение смотрела в бесцветные спокойные
глаза, удивляясь не столько замшелому словечку и дикому вопросу, сколько этому
бабкиному спокойствию. Казалось, старуху ничто не могло удивить!
И тут же вспыхнула догадка. Стоп-стоп-стоп…
бабья каторга – это, надо думать, женская ИТК? Вроде бы где-то в области есть
колония, чуть ли не на границе Нижегородчины с Чувашией… И если в деревню может
вот так, запросто, забрести беглая варначка, значит, деревня от колонии не
столь далеко. И, выходит, Лёля все-таки не в дебрях уссурийской тайги, не в
каком-нибудь там Забайкалье, куда бежал бродяга с Сахалина сибирской дальней стороной,
а не столь уж далеко от дома! Ну да, каких-нибудь верст триста, сущая чепуха.
Это если она ничего не перепутала. Мало ли таких колоний в России? Так что не
стоит пока отказываться от варианта «Дерсу Узала-2».
– Какой-нибудь город есть поблизости? – спросила,
нервно стиснув пальцы и с мольбой вглядываясь в выцветшие глаза.
– Верст, надо, шестьдесят до Курмыша, –
задумчиво сказала старуха – и невольно усмехнулась, когда Лёля испустила вздох
глубочайшего облегчения.
До Курмыша… Курмыш – это же Нижегородская
губерния! Шестьдесят верст – семечки по сравнению с тем, чего ожидала Лёля. От
Курмыша идут автобусы на Воротынец, а от Воротынца до родимого города на
автобусе часа три, ну, может, чуть больше!
Слава богу, слава богу! Лёля уже не чувствует
себя песчинкой, затерявшейся в межзвездном пространстве и летящей невесть в
каком направлении. Дом далеко, конечно, но теперь хотя бы приблизительно
понятно, где он.
– Одна с-под стражи ушла? –
полюбопытствовала баба Дуня.
– Одна, – рассеянно отозвалась Лёля, но
тут же спохватилась: – Ой, да вы неправильно поняли! Все не так! Я никакая не
эта, как ее… не варначка, не из колонии. Я ночью убежала во-он из того дома,
знаете, такая барская усадьба, на горушке стоит? Пожалуйста, помогите, мне
домой нужно верну…
Лёля осеклась. Коричневое от солнца, дубленное
ветром лицо старухи вдруг резко побледнело.
– Из усадьбы беглая? – прошипела
она. – А ну, пошла! Пошла отсюда вон!
И, вцепившись своей корявой ручищей в Лёлину
щиколотку, дернула с такой силой, что девушка едва не грянулась с высоты на
землю.
Ее успел поймать мальчик: схватил за плечи,
дернул, но старуха была сильнее. Он упал, не выпуская Лёлю. Козленок
пронзительно замекал, Леша жалобно закричал что-то невнятное – и вдруг тиски,
сжимавшие Лёлину ногу, разжались.
Старуха с тревогой смотрела на внука и зримо
попыталась смягчить свои искаженные злобой черты.
– Лешенька, Лешенька, – проскрипела она
как могла ласково. Впечатление было такое, словно старая скрипучая дверь решила
подражать кошачьему мурлыканью. – Ну чего ты, ну чего? Мыслимо ли дело
вязаться с барскими? Ноздрюк спозаранок по дворам рыщет, аки волчище, а я и в
голову не взяла, чего он заколготился ни свет ни заря. Проведают, что скрыли
беглую, со свету сживут, разве не знаешь? И так едва дышать дают… а будет что?
Леша не отвечал, вцепившись в Лёлино плечо,
зажмурясь, тоненько воя. Козленок верещал ему в лад.
Лёля, ничего не понимая, с ужасом водила
глазами от старухи к внуку и обратно.
Баба Дуня вдруг согнулась, уткнулась лбом в
щелястые доски и умолкла.
Леша не унимался – скулил, будто побитый
щенок.
Баба Дуня подняла голову и глянула на Лёлю –
пусть еще недобро, но уже без прежней ожесточенности.
– Ладно, – выдохнула покорно. –
Слышь, Лёха, ладно тебе выть! Не гоню я ее, утихни!
Мальчик умолк. Немедленно притих и козленочек.
– Пошли в избу, – сурово велела
старуха. – Чего тут, на насесте, как птицы небесные?
– А можно, я лучше тут? – робко
заикнулась Лёля. – Как-нибудь пересижу до ночи, а потом вы мне покажете,
куда идти, в какую сторону…
– В избу пошли! – угрюмо повторила баба
Дуня. – В любую минуту Ноздрюка дурным ветром нанести может, моргнуть не
успеешь, а он уж тут. А в избе окошки во все стороны, небось не подкрадется.
Пошли – и не перечь.
Лёля покосилась на мальчика. Алексей, человек
божий, улыбнулся, беря на руки козленка и на коленках подвигаясь к лестнице.
Лёля, с трудом переводя дыхание, выгребла из сена свои так и не просохшие
одежки, смотала их в тючок и, тоже на коленках, заелозила вслед за Лешей.
Козленок глядел поверх его худого плеча и слабенько взмекивал, словно бормотал:
«Н-не н-надо… Н-не ходи-и…»
Но делать было нечего.