– Да она что? – Дмитрий вскочил. –
Ее же надуют! Отберут деньги – и поминай как звали! Обязательно надо обратиться
в милицию, в конце концов, и там тоже нормальные люди есть!
– Боюсь, сейчас Марине этого не
докажешь, – уныло сказала Александра Герасимовна.
– И все равно, – не унимался
Дмитрий. – Разве можно решаться на такое без подстраховки? Вообще это
может быть подставка, розыгрыш?
– Н-ну уж! – вскинула голову
старушка. – Кто же мог узнать о Лёлином исчезновении? А главное… Я,
например, склонна им поверить.
– Почему?
– Некоторые детали выглядят очень достоверно.
Например, они пишут в подтверждение своих слов, что Лёля была одета в джинсы,
футболку и кроссовки, а увезли ее на черном автомобиле марки «Дюранго». Ну как,
убеждает?
Дмитрий снова опустился на лавочку.
– Я одно знаю: Марина Алексеевна не должна
участвовать в этом одна.
– А это первое и непременное условие, –
тихо сказала Александра Герасимовна. – Если рядом с ней увидят хоть одного
человека, никто не подойдет. Похитители уберутся восвояси. Ну и всякие разные
вещи в таком случае грозятся сделать.
– С Лёлей?
Она кивнула.
– О господи… – Дмитрий сжал ладонями
голову. – Может быть, если бы я не появился сегодня с этим проклятым
Серегой… Может быть, она поверила бы мне, рассказала бы, мы бы что-нибудь
придумали… А сейчас ведь ни за что не скажет, ни за что!
– Марина-то? – пробормотала
Герасимовна. – Это точно! Марина тебе не скажет. Но ничего. Я тебе скажу.
Лёля. Июль, 1999
Ай люли-люли-люли,
Прилетели голуби.
Прилетели, прилетели,
Крылышками пошумели…
Лёля проснулась мгновенно, как от толчка.
Сразу вспомнилось все, что было с ней. Напряглось тело, готовое вскочить,
бежать, может быть, драться… Но ей удалось удержать себя на месте, не открывать
глаза, а так и лежать неподвижно, вслушиваясь в мальчишеский хрипловатый голос,
который неровно пел где-то рядом:
Солнце в красных сапогах,
В позолоченных серьгах,
Как по синю небу ходит
И луну под землю сводит…
Может быть, тот, кто поет, не видит Лёлю? Ведь
ночью она зарылась в сено с головой, надежно замаскировалась. Если бы увидел,
уж точно поднял бы шум.
Лёля чуть раздвинула ресницы, но ничего не
увидела, кроме дрожащих сухих травинок. И вдруг что-то задышало совсем близко,
обдав теплом лицо. Лёля испуганно открыла глаза – и испустила вопль, увидев
прямо перед собой маленькую мохнатую мордочку с влажным носом и косящими
глазами. Вскинулась – и снова закричала от резкой боли, рванувшей спину.
Что-то шумно порскнуло прочь, словно вихрь по
сеновалу прошел. Лёля села, суматошно озираясь, но ничего не увидела, кроме
сена. Неужели померещилось? Но вот эта боль в спине отнюдь не померещилась.
Кожу будто железными когтями драли…
А ведь и правда – железными. Там, в трубе,
Лёля зацепилась за острые концы прутьев. Вгорячах не заметила боли, а спина
небось была изрядно поцарапана. Рубаха прилипла, вот и…
Что-то зашуршало, Лёля сжалась в комок, но тут
же отвела руки от лица и во все глаза уставилась на странное явление. Прыгая по
щелястым доскам, к ней приближался козленок – совсем махонький, тонконогий,
серенький. Подскочил, с прежним невинным любопытством заглянул в глаза, ткнулся
мягкими губами в ладонь.
Лёля перевела дыхание и невольно улыбнулась.
Прикосновение было таким теплым и трогательным!
– Ах ты, миленький, – шепнула, осторожно,
одним пальцем поглаживая нежную курчавую голову козленка, на которой еще не
было и намека на рожки. – Ах ты, серенький… жил-был у бабушки серенький
козлик, да? Это про тебя песенка? А где же твоя бабушка?
– Бабуля еще спит, – ответил чей-то
голос, и Лёля с новым воплем отпрянула от козленка, закрыв лицо руками. Она
совсем забыла, что на сеновале был кто-то еще. Не козленок же пел!
– Тише! – испуганно шепнул голос. –
Ты чего так кричишь?
Лёля глянула сквозь растопыренные пальцы и
увидела, что козленка теперь держит на руках юноша, нет, мальчик… вернее, как
раньше говорили, отрок: лет тринадцати-четырнадцати – худой до прозрачности,
бледный, с большими ярко-синими глазами. Волосы у него были, конечно, льняные,
стриженные в скобку, и только линялая футболка, некогда черная, а теперь
тускло-серая, с бледным пятном неразличимой эмблемы, подтверждала, что перед
ней не какой-нибудь иконописный отрок Варфоломей, а реальное существо.
Для своих лет он был довольно высок, оттого
казался нескладным. Пальцы с обломанными ногтями поражали длиной и гибкостью.
Они зарылись в серую шерстку козленка, поглаживая его, и тот блаженно, тоненько
мекал.
– Спину больно, да? – шепотом спросил
отрок.
Лёля так удивилась, что даже забыла про страх:
– А ты откуда знаешь?
Он глянул недоуменно:
– Да как же? Слышу, вижу. Что ж тут особенного
знать? Повернись-ка.
Лёля еще раз смерила его взглядом и осторожно
повернулась, продолжая недоверчиво коситься через плечо. Впрочем, даже это
причиняло боль. Вдобавок козленок, которого отрок спустил с колен, забежал
перед Лёлей и снова уставился на нее бессмысленно хитроватыми глазенками.
Ладони сильно налегли на спину Лёли. Она
вздрогнула, но не отодвинулась.
– Как по лесу, как по болоту, как по мари три
старухи шли, три сеструхи-болюхи, – забормотал срывающийся голос. –
Поди ты, первая сеструха-болюха, в лес-болото, поди, вторая, в топь-бурелом, а
третья сгинь за леса, за моря, золой сгори, прахом рассыпься, забудь о рабе
божьей Ольге во веки веков, аминь. Он убрал руки, но Лёля не шелохнулась. Она
не знала, чему больше изумляться: тому, что не чувствует никакой боли, или что
этому мальчику известно ее имя. Или ей послышалось?
– Ты что, знаешь, как меня зовут? –
решилась повернуться.
– Нет, – глянул отрок изумленно. –
Не знаю. А как тебя зовут?
Значит, послышалось. Лёля вздохнула с
некоторым облегчением. Хватит, хватит с нее медицинских загадок.
Доктор-шарлатан, да еще и деревенский экстрасенс – это уже перебор!
Тут она заметила, что и мальчик, и козленок с
равным любопытством ее разглядывают, причем козленок уже примерялся пожевать
оборванный подол юбки.
– Слушай, ты извини, я тут что-то
надела, – смущенно пробормотала Лёля. – Мои вещи все мокрые были, я
так замерзла…