– Ум женский не тверд, аки храм непокровен; аки оплот
неокопан до ветру стоит, так и мудрость женская до прелестного глаголания и до
сладкого увещания тверда есть!
А потом сообщил, что Сильвестр, оказывается, уже который год
пишет некую книгу под названием «Домострой», и в книге той научает мужчин и
женщин, как христианам веровать во святую Троицу и Пречистую Богородицу, и в
крест Христов, и святым небесным бесплотным силам, и всем святым, и как
поклоняться честным и святым мощам; как любить Бога всей душой и страх Божий
иметь; как царя и князя чтить, и повиноваться им во всем, и правдою служить;
как мужу с женою и домочадцами у себя дома и в церкви молиться, как чистоту
хранить и никакого зла не творить; как почитать отцов своих духовных и повиноваться
им; как детей своих воспитать в страхе Божием, – и многое, многое другое,
вплоть до того, как всякую одежду жене носить и сохранить, как порядок в избе
навести хорошо и чисто и припасы домашние впрок запасать.
Иван Васильевич рассказывал о «Домострое» с ребяческим
восторгом, но Анастасия ощутила вдруг глубочайшую тоску при мысли о том, какое
наставительное занудство выйдет из-под пера Сильвестрова. Уж наверняка он
сурово ограничит все супружеские радости, и государь-Иванушка, который плотью
буен, однако пред нравственными страшилами слаб, что дитя малое, станет его
беспрекословно слушаться. Эх, эх… как бы тогда Анастасии не позавидовать
высокомерной мудрости Ульки Палецкой! И в самом ведь деле – куда легче
отказываться от того, чего не знаешь. А коли вкусил сласти…
К Сильвестру, слов нет, Анастасия относилась с глубоким
почтением и верила в его благую силу. Супруг-государь тоже осознал, что прежде
жил неправедно, пожелал уничтожить крамолы, разорить неправды и утолить вражду.
Он сам рассказывал Анастасии, как бил себя в грудь и принародно каялся на
Лобном месте:
– Нельзя ни описать, ни языком человеческим пересказать
всего того, что я сделал дурного по грехам молодости моей. Прежде всего смирил
меня Бог, отнял у меня отца, а у вас пастыря и заступника; бояре и вельможи,
показывая вид, что мне доброхотствуют, а на самом деле доискиваясь самовластия,
в помрачении ума своего дерзнули схватить и умертвить братьев отца моего. По
смерти матери моей бояре самовластно владели царством; по моим грехам,
сиротству и молодости много людей погибло в междуусобной брани. А я возрастал в
небрежении, без наставлений, навык злокозненным обычаям боярским и с того
времени до сих пор сколько согрешил я перед Богом и сколько казней послал на
вас Бог! Мы не раз покушались отомстить врагам своим, но все безуспешно; не
понимал я, что Господь наказывает меня великими казнями, и не покаялся, но сам
угнетал бедных христиан всяким насилием. Господь наказывал меня за грехи то
потопом, то мором, а все я не каялся, но наконец Бог послал великие пожары, и
вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и
познал свои согрешения…
Возможно, царь и умилился, однако Анастасия – отнюдь нет.
Она гораздо лучше понимала своего мужа, чем это казалось ему. Иван с самого
детства вынужден был защищать себя в собственных глазах и перед другими людьми
– не оставил этой привычки, и сделавшись самовластным государем. Вдохновенный и
грозный Сильвестр с его неумолимыми жизненными правилами был просто необходим
Ивану, который, обладая безмерной властью, иногда начинал жаждать уничижения,
какое испытывал в детстве! Не зря же мудрые говорят, будто детская память –
самая сильная, и всю жизнь человек будет вести себя именно так, как научаем был
в малые свои годы.
Точно так же, как в прежние времена, он менял забавы или
бросался в царской библиотеке от книги к книге, не умея ни одну прочитать до
конца, вникнуть в содержание, а лишь набираясь громких изречений, так же менял
Иван свои взрослые привязанности. Прежде он безмерно доверял боярам, полагался
на свою родню – теперь хотел как можно скорее покончить с боярским правлением и
разделить ответственность государеву даже с самыми незначительными людьми,
порою не глядя на их происхождение.
Вот хотя бы Алексей Адашев. На место родовитых Шуйских,
Бельских и Глинских поставил царь человека, взятого из самой бедной и
незначительной среды. И во всеуслышание заявил:
– Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и
разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и
губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного,
клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым, – но все
рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда.
Узнав о высоком назначении Алексея Федоровича Адашева,
Анастасия так и обмерла. Почудилось ей, будто настала минута, схожая с той,
когда Исав продал младшему брату своему Иакову право первородства за чечевичную
похлебку. Так Иван Васильевич продал Алексею Адашеву свою обязанность за
лакомое блюдо покоя. Разве не государево дело – самому принимать все пени и
слезы своих подданных, стать для них мечом карающим, грозою Божией – и в то же
время отцом родным и утешителем? Разве не этому же научал Ивана Сильвестр?
Однако тот казался довольным решениями своего духовного сына, одобрял
назначение Адашева, ну а Иван и не желал ничего другого, как полного одобрения
нового духовного отца.
В любимой «Повести о Петре и Февронии» Анастасия читала и
многократно перечитывала главу о том, как муромские князья, изгнанные из
родного удела, плыли по реке. Спутник их, имевший при себе и жену свою,
возжелал княгиню Февронию; она же, уразумев злой помысел его, приказала:
«Почерпни воды из реки с этой и другой стороны судна»; он послушался; и
Феврония повелела ему испить воды. Он выпил. Она же, блаженная и премудрая
княгиня, сказала: одинакова ли вода или с одного борта сладчайшая? Он ответил:
одинакова, госпожа, вода. Тогда же она изрекла: «Таково же одинаково есть и
естество женское; зачем же, свою жену оставив, чужую возжелал?..»
Анастасия часто размышляла о природе мужской и вековечной
жажде испить «воды из реки с этой и другой стороны судна». Они все
греховодники, конечно, но ее Иванушка… Она и помыслить не могла об измене
супруга и заранее знала, что погибнет, изведется от ревности, услышав о таком.
По счастью, либо Иван оставался ей верен, либо молва была милосердна к царице.
Однако муки ревности ей все же приходилось испытывать: и ревновала она ни к
чему другому, как к тому влиянию, какое имели на ее супруга двое премудрых и
прехитрых мужей – Сильвестр и Алексей Адашев.
Ах, если бы она могла сделаться для своего мужа такой же
подругой и наставницей, какой, по слухам, была для Ивана III Васильевича –
Софья Фоминична, родом Палеолог, а для Василия Ивановича Елена Глинская, пусть
даже Сильвестр честил обеих иноземными колдуньями… Анастасия любила мужа с
каждым днем все крепче, все жаднее. Говорят, это грех – ведь более всего
надобно любить Бога, а ежели так полюбишь человека, то и против Бога согрешишь.
Видимо, это истина, потому что за грех свой Анастасия теперь частенько была
наказываема.