– Как это? – Иван недоумевающе свел брови. – Почему это? Тут
ко мне дядюшка Глинский бабу одну приводил на днях… ну, я тебе скажу, такая
блудливая стервь, что на стенку с мужиком готова лезть. А ну, говорит, вдарь
мне, да покрепче! Побил для начала, коли просит, а как начал с ней еться, она
опять: ожги меня кнутом! Уже на ней живого места не осталось, вся шкура
полосатая сделалась, а она аж мычит: ох, мамыньки, сласть какая! Я раньше
никогда баб не бил, а тут подумал: дурак, так вот же в чем для них сласть! Ну и
тебя… Я ж хотел как лучше для тебя! А ты плачешь…
Анастасия охнула, схватилась за сердце – и зарыдала пуще
прежнего.
– Да ты что? – В голосе мужа послышался испуг. – Ладно,
понял уже, что у всякой пташки свои замашки. Пальцем не трону, пока не
попросишь!
Анастасия все плакала.
Иван осторожно повел ладонью по ее голове, поиграл кончиком
косы:
– У тебя даже волосы промокли. Гляди, все покои затопишь.
Ну, об чем ты так убиваешься? Сказал же: не трону!
– Значит, – выдохнула она, давясь слезами, – значит, я у
тебя не первая?!
От изумления молодой царь даже не решился засмеяться –
только слабо улыбнулся, глядя в обиженное лицо жены:
– Первая?! Да ты что, не знаешь, как мужи живут? Это вам,
девам, затворничество от веку предписано, а муж, он… Грехи наши, конечно…
Грешен я! Вот винюсь перед тобой, да и перед Господом надо бы повиниться. Давно
собираюсь в Троице-Сергиев монастырь пешком сходить – пойдешь со мной?
Анастасия робко кивнула, приоткрыв заплаканные глаза. На
сердце стало поспокойнее.
– Хотя тебе-то какие грехи замаливать? Невинная ты, белая
голубица, – в голосе Ивана зазвенела нежность. – А ведь я знаю, что дева деве
рознь! Помнишь, у тебя в дому, когда царские смотрельщики приходили, была такая
– чернобровая, верткая, все глазами играла да перед Адашевым подолом крутила?
– Магдалена? То есть Маша? – Анастасия позабыла о боли. – Я
ее с тех пор и не видела, и не вспоминала. До нее ли было, тут вся жизнь так
завертелась! А что с ней?
– Да ведь Алешка ее к себе забрал, ту девку, – усмехнулся
Иван. – Поглянулась она ему – просто спасу нет! Отдал откупное приемным
родителям – и увез на коне. Грех, конечно, а все ж поселил в Коломенском – он
там дом себе выстроил. Выдаст ее замуж за какого-нибудь дворянишку
приближенного… Сам Алешка женится, конечно, на этой Сатиной, которую отец ему
высватал, а для сласти будет в Коломенское наведываться.
– Погоди-ка, – Анастасия повернулась на бок, легла
поудобнее, забыв даже рубашку одернуть. – Не пойму, откуда ж ты знаешь, как у
нас в доме все было? Что Магдалена с Адашева очей не сводила? Это он тебе
рассказал?
– Или я слепой? – усмехнулся Иван.
Анастасия так и ахнула:
– Да как же… да что же?.. Монах?!
– Ну да, я там был – в монашеском облачении. – Иван явно
наслаждался ее растерянностью. – Кота в мешке покупать не хотел, мне самому
надо было на всякую-каждую посмотреть. Тогда и выбрал тебя!
Анастасия глядела широко раскрытыми глазами, словно впервые
увидев человека, которому ее отдали в жены. Он, муж ее, хорошо улыбается, глаза
у него ясные, серо-зеленые. Взмокшие от пота волосы курчавятся на лбу.
Анастасия вспомнила, какая жаркая была у него щека, прижатая к ее щеке, как
билось-дрожало его тело, прижатое к ее телу, – и вдруг засмущалась, опустила
глаза. Прислушалась к себе, ловя прежнюю боль, цепляясь за прежнюю обиду, – но
не нашла ничего, кроме нетерпеливого трепета.
– Милая, – он осторожно взял ее за руку, прижал к своей
щеке. – Ах ты, милая!
Анастасия вздрогнула, приоткрыла губы. Но не испугалась –
словно бы ждала чего-то.
– Царица моя, приласкай меня, приголубь.
– Как? – сама себя не слыша, прошептала она. – Я ж не умею.
– Сердце научит…
Через некоторое время бледный, сдержанный Курбский вышел к
гостям и сообщил, что доброе меж молодыми свершилось. Знаки девства царицына
были предъявлены свахам и придирчиво ими осмотрены.
Свадьба Ивана Васильевича и Анастасии Романовны состоялась.
Глава 3
Страх божий
После свадьбы, побывав, по обычаю, вместе в мыленке, молодые
царь и царица прервали пиры двора и пешком отправились в Троице-Сергиев
монастырь, где оставались до первой недели Великого поста, ежедневно молясь над
гробом святого Сергия. А когда вернулись, Анастасия постепенно начала
осваиваться с новой жизнью.
В Кремле пряничные разноцветные крыши, сахарные, точеные
столбики на крылечках, крошечные слюдяные, леденцовые оконца, узенькие
переходики, крутые лесенки, более похожие на печные лазы. И пахнет здесь печами
и пылью.
Поговаривали, будто царский дворец в Коломенском куда уютнее
и просторнее. Анастасия очень мечтала оказаться в Коломенском – ведь где-то там
и Магдалена! До смерти хотелось увидеться с ней, поболтать, как раньше. Ведь во
все время своей замужней жизни Анастасия не видела ни одной прежней подружки.
Среди царицына домашнего чина – ближних боярынь и боярышень – Анастасия пока не
сыскала наперсницы и начала всерьез задумываться, как бы поменять всех этих
важных, надутых, неприятных особ на привычные и дружеские лица. Но с этой
просьбой надо было сперва обратиться к мужу, а просьб к нему и так накопилось
множество. Дядюшка Григорий Юрьевич и брат Данила просто-таки осаждали ее
настойчивыми требованиями мест при дворе для самых дальних, вроде бы позабытых
родичей Захарьиных. Для себя желали новых и новых угодий и кормлений, а пуще
всего – первенства перед Глинскими, которые постепенно прибрали к рукам своим и
своих клевретов чуть не все верхние должности в стране. Захарьины же полагали,
что времена сменились: Глинским пора если не вовсе на покой, то хоть
потесниться на теплых местечках.
Матушка Юлиания Федоровна тоже навещала дочь не для того,
чтобы приласкать или подбодрить, а с особенным, заискивающим поджатием губ
просила заступничества для тех же Захарьиных либо Тучковых. Анастасии же
хотелось от матери совсем другого – совета. Ведь она еще так мало знала о
женской жизни, а пуще всего – как обращаться с этим загадочным человеком, ее
супругом…