Учителей присылал прадед. Самых мудрых ученых, самых лучших бойцов, самых-самых. У прадеда много было разных мертвецов. И он не мог встретиться с правнуком, во всяком случае, пока тот был жив, пока плоть его была смертна. Прадеда звали Баэс
[18]
, и встречу с ним не следовало торопить.
Если бы княжича спросили, где ему нравится больше: в Тварном мире — в доме отца, или в межмирье, у деда, он затруднился бы ответить. В замке деда легко дышалось, можно было делать все, что угодно, и все получалось так, как хотелось. А еще там не нужно было спать.
Отец же за “чародейство” наказывал: строго-настрого запрещал летать, и нельзя было даже развернуть крылья без риска получить порцию розог. К тому же в Тварном мире утром и вечером тело на целый час охватывало мертвое оцепенение, и не было сил даже шевельнуть пальцем. В приближении этих часов Мико укрывался вpivnita
[19]
, так называл отец черные подземелья своего замка. Туда, в маленькую спальню, вырезанную в толще скалы, не проникало ни единого луча света.
Казалось бы, Тварный мир плох всем. Но там жил отец.
А еще — мачеха.
Князь женился. На принцессе. Князья ведь всегда женятся на принцессах или на княжнах. Принцесса была сестрой короля и совсем не походила на Златовласку. Наверное, потому что она была смертной, а Златовласка — сказочной.
С первого взгляда Мико не нашел мачеху красивой, но зато она не испугалась его. И еще она любила князя. Это Мико понял сразу, при первой же встрече. Она очень боялась, да, но не его и не князя, она боялась… ну, всего. Потому что в замке боялись все. Отец любил, чтобы его боялись, он мучил и убивал людей, не жалел ни врагов, ни тех, кто называл себя его друзьями.
Какие друзья у правителя? Есть только враги и слуги.
— Она тебя любит, — прямо сказал Мико.
А отец не ответил как обычно: “я знаю”. Отец посмотрел на принцессу и спросил с улыбкой:
— Это правда?
А принцесса только опустила голову и покраснела. И уши покраснели. И нос, только нос был напудрен, поэтому не видно.
Да, она любила князя, эта молодая женщина, оказавшаяся в стране, где всё — и люди, и обычаи — было для нее чужим и незнакомым. И сначала из любви к своему господину, а потом и по зову доброго сердца, она искренне попыталась заменить княжичу мать. Только у фейри не бывает матерей, и Мико даже не знал, что это такое. Его миром, домом и семьей были отец и дед. Его друзьями были изменчивые и вечные стихии. И он никак не понимал, почему принцесса жалеет его и называет “бедным сироткой”, и робко пытается просить за него князя, когда тот решает, что шалости сына переполнили чашу терпения, и пора взяться за розги. Чего там просить-то? Пора, значит пора. Выпорют, потом простят, и можно начинать с начала.
Она была хорошая. Всегда защищала его перед своими лонмхи… то есть, этими, служанками. Они рассказывали про Мико всякие глупости и боялись того, что у него светятся в темноте глаза, и того, что у него когти, вместо мягких ногтей, как у них, их пугало даже то, что его кудри не нуждаются в гребенке. А принцесса говорила, что никакой он не упырь, что он настоящий маленький ангел. “Слышали вы когда-нибудь, чтобы ангелы причесывались?”. Вот такая она была. И если принцессе случалось оказаться в той части замка, где было темно, и она боялась в темноте, Мико всегда приходил туда, чтобы ей не было страшно.
Еще у принцессы было много книжек, каких не сыщешь ни у отца, ни у деда. В книжках писали про любовь — скучно, — но еще там писали про войну, про рыцарей, которые убивали врагов целыми сотнями, побеждали драконов и искали сокровища. Все неправда, тем более что с некоторыми из этих рыцарей Мико был знаком, но читать все равно интересно.
Принцесса пела красивым голосом разные песенки. И могла часами сидеть перед зеркалом, перебирая и примеряя украшения — те, что привезла с собой, и те, что подарил ей князь. У отца много было живых камешков, и золота, и нехорошего, жгучего серебра. Мико, если было время, устраивался с ней рядом и рассказывал о том, какая сила живет в камнях, и что могут эти обычные с виду драгоценности.
— Ты так много знаешь, — удивлялась принцесса, — прямо, как монах или колдун!
— Я ничего не знаю, — вздыхал Мико, — все время учусь, а никак все не выучу.
И как тут выбрать, чей дом лучше? Дедов, где можно быть фейри, где вообще все можно, и где даже не звучит никогда слово “розги”? Или дом отца?
Впрочем, Мико никогда не задавался такими вопросами.
…А все же хорошо это, когда есть, кому открыть ворота. У дома Элис Курту пришлось дважды выходить из машины. Сначала, чтобы распахнуть створки, потом, когда заехал во двор — чтобы закрыть. Никому, конечно, машина и на улице не помешает: кто поедет на автомобиле в эту сторону? Куда здесь ехать? Дорога заканчивается вместе с улицей, дальше — велосипедная тропинка огибает подножие и бежит к реке. Да, никто не поедет, но оставлять машину за воротами все равно не принято. Порядок должен быть.
А Элис опять не заперла дверь.
Курт нашел ее на кухне, у раковины, где громоздилась пирамида стеклянных вазочек для мороженого. На столе — гора раскрытых коробок, ярких, с разноцветными надписями: “Helado de chocolate”, “Helado de fruta”, “Helado de mantecado” и еще с полдюжины различных helado, ореховых, ванильных, кофейных — словом, изобилие невиданное. Особенно для Ауфбе, где можно было встретить мороженое всего трех сортов: шоколадное — в гостинице, и сливочное или яблочное — домашнего приготовления. И уж конечно на коробках, в которых доставляли мороженое фрау Цовель, надписи были на немецком, а никак не на испанском.
— Добрый вечер, — поздоровался Курт. Взял одну из уже вымытых вазочек, вытер и поставил на полку. — Ездили в Берлин?
— Здравствуйте, Курт, — Элис улыбнулась через плечо, — вы любите мороженое? Я вам оставила шоколадное. Кофе будете?
— Буду. Спасибо.
Вот так, как ни в чем не бывало. Прийти в гости к красивой девушке, к американке, мыть с ней вместе посуду, перебрасываясь словами, ничего не значащими, просто словами, как будто знакомы сто лет, и говорить-то особо ни о чем не надо — и так хорошо.
Когда была вымыта и вытерта последняя ложечка, Курт уселся за стол, глядя, как Элис варит кофе.
— А в Берлин я не ездила, — Элис расставила чашки, молочник, торжественно водрузила на стол коробку с мороженым, — ездила я в город Кульера. Это в Испании. Там есть чудесный маленький ресторан… Ох, Курт, — она села на стул и уткнулась подбородком о ладони, — даже не знаю, что сказать. Я взяла их телефон и попросила: если вечером позвонит сеньор Гюнхельд, подтвердить, что сеньорита Ластхоп действительно была там, в “Cocina comoda”. Это название у них такое: “Уютная кухня”. Простенькое… Вот, — она положила перед Куртом небольшую яркую открытку, — здесь телефон и адрес.