Вот так-то — благодарю. Мальчик, это не запятнает твою
репутацию! Нет, убери ее. Одной достаточно, чтобы завести мотор, вторая может
только все испортить.
Ну что ж, продолжим.
Девятнадцатого вечером я легла спать в ужасно нервном
напряжении, потому что по радио сообщили, что, возможно, завтра будет дождь. Я
так была увлечена разработкой планов, что даже не подумала о возможности
дождливой погоды. Ложась спать, я опасалась, что прокручусь всю ночь, но потом
подумала: «Нет, Долорес, ты ничего не сможешь поделать с погодой. Но ты знаешь,
что сделаешь это с ним, даже если этот чертов дождь будет лить весь день. Ты
зашла слишком далеко, чтобы отступить теперь». И я действительно знала это,
поэтому, закрыв глаза, я выключилась, как лампочка.
В субботу — двадцатого июля 1963 года — было жарко, душно и
облачно. По радио сообщили, что днем, вероятно, дождя не будет, лишь к вечеру
ожидалась гроза, но весь день на небосклоне громоздились тучи, и шансы у
жителей побережья увидеть затмение были пятьдесят на пятьдесят.
Я чувствовала себя так, будто огромная гора свалилась с моих
плеч, и когда я пошла к Вере помочь ей устроить буфет, мой ум был спокоен, а
все мои заботы и волнения оставили меня. Неважно, что на небе были облака;
неважно было, если даже будет накрапывать дождь. Пока не польет как из ведра,
множество людей не уйдут с крыши отеля, а гости Веры вообще будут вне
досягаемости, надеясь, что в облаках образуется прорыв, и они все же смогут
увидеть то, что уже не повторится в их жизни… в любом случае не в штате Мэн. Вы
же знаете, что надежда — огромная сила в человеческой натуре; никто лучше меня
не знает этого.
Насколько я помню, в пятницу вечером в доме Веры
остановилось восемнадцать гостей, но в субботу утром их было уже гораздо больше
— человек тридцать или сорок, я затрудняюсь сказать точно. Остальные, желающие
поехать с ней на пароме (большинство из них были местными жителями), собирались
на причале около часа дня, а около двух старенькая «Принцесса» должна была
отчалить. Ко времени начала затмения — где-то около четырех тридцати — первые
два или три бочонка с пивом будут уже пусты.
Я ожидала увидеть Веру вконец изнервничавшейся и готовой
выскочить из собственной шкуры, но иногда мне казалось, что эта женщина никогда
не устанет удивлять меня. На ней было надето нечто вздымающееся, красно-белое,
больше напоминающее пелерину, чем платье, волосы она собрала назад, связав их в
конский хвост, вряд ли напоминающий пятидесятидолларовую прическу, которую она
делала в те годы.
Она сновала вокруг длинного стола, установленного в саду на
лужайке, шутила и смеялась со своими гостями — большинство из них прибыли из
Балтимора, судя по их виду и произношению, — но все равно Вера была не такой,
как в дни, предшествующие затмению. Помните, как я рассказывала вам, что она
носилась, как реактивный самолет? В день же солнечного затмения Вера была
похожа на бабочку, порхающую среди множества цветов, да и смех ее не был столь
уж напористым и вызывающе громким.
Она увидела меня, несущую поднос с закусками, и поспешила ко
мне дать указания, но шла она не так, как в последние несколько дней — как будто
собиралась побежать, — на лице ее застыла улыбка. Я подумала: «Она счастлива —
вот и вся причина. Она смирилась с тем, что дети не приедут, и решила, что все
равно будет счастлива». Это была бы так… если не знать ее достаточно хорошо и
не знать, как редко такая штучка, как Вера Донован, бывает счастлива и весела.
Знаешь, что я скажу тебе, Энди, — я знала ее после этого еще тридцать лет и не
думаю, что когда-нибудь видела ее по-настоящему счастливой. Довольной — да,
умиротворенной — да, но счастливой? Сияющей и счастливой, порхающей, как
бабочка над лугом с прекрасными цветами в жаркий солнечный денек? Нет, вряд ли.
— Долорес! — крикнула она. — Долорес Клейборн!
Только намного позже до меня дошло, что Вера назвала меня по
моей девичьей фамилии, хотя Джо еще был в полном здравии в то утро; никогда
прежде она не называла меня так. Когда до меня дошло, я вся задрожала с головы
до пят.
— Доброе утро. Вера, — приветствовала я ее. — Жаль, что
сегодня такой пасмурный день.
Она взглянула на небо, затянутое низкими, набрякшими дождем
облаками, и улыбнулась.
— В три часа засияет солнце, — ответила она.
— Ты говоришь это так, будто все подчиняется твоим
приказаниям, — сказала я.
Конечно, я шутила, но Вера серьезно сказала:
— Да, именно так. А теперь сбегай в кухню, Долорес, и
посмотри, почему этот болван слуга до сих пор не принес нам кофе.
Я отправилась выполнять ее приказ, но не успела сделать и
четырех шагов, как Вера снова окликнула меня — ну точно как в тот день, когда
сказала, что иногда женщина должна быть сукой, чтобы выжить. Я обернулась,
решив, что она собирается повторить то же самое. Однако она не сделала этого.
Она стояла в своем красно-белом балахоне, уперев руки в бока, с хвостом волос,
перекинутым на плечо, и выглядела не старше двадцати одного в нежном утреннем
свете.
— Солнце к трем, Долорес! — звонко крикнула она. — Вот
увидишь, что я была права.
Завтрак закончился в одиннадцать, а к полудню в кухне
остались только я и мои помощницы; поставщик продуктов и его люди отправились
на «Принцессу», чтобы подготовить все ко второму действию. Сама же Вера с тремя
или четырьмя оставшимися гостями поехала к причалу на стареньком «форде» в
четверть первого. Я занималась уборкой до часа дня, а потом сказала Джейл
Лавески, бывшей в то время моей правой рукой, что у меня раскалывается голова и
болит желудок, а так как в основном мы все убрали, то я пойду домой пораньше.
Уходя, я наткнулась на Карин Айландер, она обняла и поблагодарила меня. И снова
расплакалась.
— Я не знаю, что тебе наговорили, Карин, — сказала я, — но
тебе не за что благодарить меня. Я ничего не сказала такого.
— Никто ничего не говорил мне, — ответила она, — но я знаю,
что это вы, миссис Сент-Джордж. Никто больше не осмелился бы заговорить с этим
разъяренным драконом.
Я поцеловала ее в щечку и уверила, что ей не о чем
беспокоиться, пока она не разобьет еще одну тарелку. Затем я отправилась домой.
Я помню все, что случилось, Энди, — все, — но с того
момента, когда я вступила с подъездной дорожки у дома Веры на Сентрал-драйв, я
помню все как во сне, правда, как в самом ярком и четком сне, когда-либо
виденном мною в жизни. Я все время думала: «Я иду домой, чтобы убить своего
мужа, я иду домой убить собственного мужа», — как бы вбивая эти слова себе в
голову, как вбивают гвозди в доску. Но, оглядываясь назад, мне кажется, что эта
мысль всегда жила в моей голове. И только мое сердце не могло понять этого.
Было где-то час пятнадцать, когда я подошла к деревне. До
затмения оставалось еще добрых три часа, улицы были пусты. В голову мне пришла
мысль о городишке в южной части штата, где, как говорят, никто не живет. Затем
я посмотрела на крышу Харборсайд-отеля и поразилась еще сильнее. Больше сотни
людей уже собрались там, прогуливаясь по крыше и изучая небо, как фермер во
время сбора урожая. Взглянув вниз на пристань, я увидела «Принцессу» со
спущенным трапом и палубой, набитой людьми. Они прогуливались, держа в руках
бокалы с коктейлем, наслаждаясь вечеринкой на открытом воздухе. Да и вся
пристань кишмя кишела людьми, к тому же в море было около пятисот лодочек —
больше, чем я когда-либо видела за один раз, — готовых к отплытию. Все без
исключения, были ли они на крыше, на причале или на палубе «Принцессы», надели
светозащитные очки либо держали в руках закопченные стекла или коробочки с
отражателями. Никогда ни до, ни после этого ничего подобного не было на
острове, и даже если бы я не задумала то, что задумала, мне кажется, все равно
это показалось бы мне сном.