Но все эти слезы и разговоры не растопили льда. «Посмотри на
это с другой стороны, дорогая, — с издевкой сказала Вера. — Возможно, твоя мать
и будет сердиться, но зато у тебя будет столько времени для воспоминаний о
радостях учебы в школе».
Девушка — это была Сандра Малкахей — ушла, опустив голову и
так всхлипывая, будто у нее разбилось сердце. А Вера стояла в прихожей, немного
согнувшись, чтобы лучше видеть девушку через окно над входными дверями. У меня
так и зачесалась нога, чтобы дать ей пинка под зад, когда я увидела ее в такой
позе… но и ее мне было немного жаль. Нетрудно было догадаться, почему
изменилось ее настроение, а немного погодя я знала это ухе наверняка. Ее дети
не собирались наблюдать солнечное затмение вместе с ней, несмотря на
откупленный паром. Возможно, у них просто были другие планы, как это частенько
делают дети, не обращая внимания на чувства своих родителей, но мне показалось,
что-то плохое, некогда происшедшее между ними, все еще оставалось в силе.
Настроение Веры стало немного улучшаться, когда
шестнадцатого или семнадцатого начали прибывать первые гости, но я все равно
радовалась, когда могла уйти домой, а в среду, восемнадцатого, она выгнала еще
одну девушку — Карин Айландер, так ее звали. Вся ее вина заключалась в том, что
она разбила тарелку. Карин не плакала, когда шла по подъездной дорожке, но мне
кажется, что она продержалась только до первого холма, скрывшего ее из виду.
А потом я сделала глупость — но вы же помните, в каком
взвинченном состоянии я находилась. Мне удалось дождаться, пока Карин не
скроется из виду, а потом я пошла искать Веру. Я нашла ее в саду позади дома.
Надвинув шляпку так глубоко, что ее поля почти касались ушей, она так клацала
садовыми ножницами, будто была мадам Дюфорж, срубающей людские головы, а не
Верой Донован, срезающей розы для гостиной и столовой.
Я подошла к ней и сказала:
— Ты поступила неправильно, уволив эту девушку.
Она выпрямилась и измерила меня негодующим взглядом
великосветской дамы:
— Тебе так кажется? Я очень рада выслушать твое мнение,
Долорес. Я страстно желала этого; каждый вечер, ложась спать, я прокручиваю
весь день и думаю: «А что бы сделала на моем месте Долорес Сент-Джордж?»
Но это только еще больше взбесило меня.
— Я скажу тебе, чего Долорес Клейборн никогда бы не сделала,
— парировала я, — я никогда не стала бы срывать свою злость и разочарование на
других людях. Мне кажется, не такая уж я заносчивая сука.
Рот ее раскрылся, как будто кто-то всунул ей туда палку, и
теперь челюсти уже не могут закрыться. Я уверена, что это был первый раз, когда
я действительно удивила ее, и мне пришлось побыстрее ретироваться, чтобы Вера
не успела заметить, насколько я сама испугалась. Когда я вошла в кухню, ноги у
меня так дрожали, что я почти упала на стул и подумала: «Ты сумасшедшая,
Долорес, если так накрутила ей хвост». Я приподнялась, чтобы выглянуть в окно,
но Вера стояла ко мне спиной и вовсю орудовала ножницами; розы падали ей в
корзину, как мертвые солдаты с окровавленными головами.
Я уже собиралась уходить домой, когда Вера подошла ко мне и
попросила задержаться на минутку, так как она хочет поговорить со мной. Я
почувствовала, как мое сердце ушло в пятки. Ни на секунду я не сомневалась, что
подошло и мое время — она скажет, что больше не нуждается в моих услугах, и в
последний раз одарит меня взглядом Поцелуй-Меня-в-Задницу, и теперь уже я пойду
вниз по дороге на все четыре стороны. Вам может показаться, что это было бы
облегчением для меня, наверное, так оно и было, но все равно сердце екало в
моей груди. Мне было тридцать шесть, с шестнадцати я работала не покладая рук,
и никогда еще меня не увольняли с работы за провинность. Собрав все свое
мужество, я повернулась к Вере.
Однако, взглянув в ее лицо, я уже знала, что она не
собирается увольнять меня. Вся косметика, украшавшая ее лицо с утра, была
смыта, а припухшие веки указывали на то, что она скорее всего плакала в своей
комнате. В руках она держала коричневую сумочку, которую протянула мне.
— Что это? — спросила я.
— Два наблюдателя за затмением и две коробочки с
отражателями, — ответила она. — Я подумала, что они понадобятся вам с Джо. Так
получилось, что у меня… — Она замолчала, кашлянула в кулак, а потом снова
взглянула на меня. Знаешь, Энди, в Вере меня восхищало то, что как бы ей ни
было тяжело или трудно, что бы она ни говорила, она всегда смотрела людям в
глаза. — Так получилось, что у меня оказалось два лишних, — сказала она.
— Да, — произнесла я. — Мне очень жаль.
Вера отмахнулась от моих слов, как от надоедливой мухи, а
потом спросила, не передумала ли я и не присоединюсь ли к ее компании на
пароме.
— Нет, — ответила я. — Я буду наблюдать за затмением с
веранды нашего дома вместе с Джо. А если он будет как фурия, то я отправлюсь в
Ист-Хед.
— Если уж мы затронули фурий, — глядя прямо мне в глаза
сказала Вера, — мне бы хотелось извиниться за происшедшее утром… и попросить
тебя позвонить Мейбл Айландер и передать, что я изменила свое решение.
Сказать подобное стоило ей огромных усилий, Энди, — ты ведь
не знал ее так близко, как я, так что вам придется поверить мне на слово. Когда
дело доходило до извинений, Вера Донован превращалась в кремень.
— Конечно, с удовольствием, — мягко произнесла я. Я хотела
прикоснуться к ее руке, но не решилась. — Только это Карин, и не Мейбл. Мейбл
работала здесь лет шесть или семь назад. Теперь она живет в Нью-Хэмпшире,
работает в телефонной компании, и дела у нее идут действительно хорошо.
— Тогда Карин, — согласилась Вера. — Попроси ее вернуться.
Скажи, что я просто изменила свое решение, Долорес, и ни слова больше. Понятно?
— Да, — ответила я. — И благодарю за оснащение. Оно будет
очень кстати. Я уверена в этом.
— Рада доставить тебе удовольствие, — сказала она. Я открыла
дверь, намереваясь выйти, когда Вера окликнула меня. Я оглянулась через плечо,
а она подмигнула мне так, будто знала то, о чем ей вовсе не нужно было знать.
— Иногда приходится быть сукой, чтобы выжить, — сказала она.
— Иногда это единственное, что еще держит женщину в этой жизни.
А потом она закрыла дверь прямо перед моим носом… но
аккуратно. Она не хлопнула ею.
Ну что ж; вот мы и добрались до дня солнечного затмения, и
если уж я собираюсь рассказать вам о том, что случилось — все до мельчайших
подробностей, — я не собираюсь делать этого на сухую. Я и так уж говорю больше
двух часов — так долго, что у меня горло пересохло, а конца моему рассказу еще
не видно. Вот что я скажу тебе, Энди: или ты достанешь бутылочку из своего
стола, или на сегодня мы покончим с исповедью. Что ты на это скажешь?