В следующий раз она приехала в конце ноября, где-то через
неделю после Дня Благодарения, сразу же позвонила мне и попросила убрать в доме
и застлать кровати. Дети были, конечно, не с ней — в школе шла учебная неделя,
— но она сказала, что, возможно, они в последний момент решат провести уик-энд
вместе с ней. Возможно, она знала, что этого не будет, но в душе Вера была
герлскаутом и предпочитала быть готовой ко всему.
Я сразу же пришла, потому что в это время года для людей
моей профессии наступало затишье. Под проливным дождем я с трудом добралась до
дома Донованов. Я шла, опустив голову, полностью погрузившись в нелегкие думы,
как и обычно в те дни после того, что случилось с деньгами моих детей. Со
времени моего посещения банка прошел почти целый месяц, и с тех пор эта
проблема сжигала меня изнутри точно так же, как капля пролитой кислоты выжигает
дырку на одежде или на коже.
Я не могла есть, спала не больше трех часов, да и то меня
мучили ночные кошмары, я даже забывала, что нужно переодеваться. Мой ум
постоянно возвращался к тому, что Джо сделал с Селеной, как он выудил деньги из
банка и как мне теперь вернуть их. Я понимала, что мне нужно хоть немного
перестать думать обо всех этих вещах, чтобы найти ответ — если бы я смогла не
думать! — но это казалось мне невозможным. Я зациклилась на одной проблеме, что
доводило меня до безумия, и это закончилось тем, что я рассказала обо всем
случившемся Вере.
Я действительно не собиралась рассказывать ей; она была как
разъяренная тигрица после смерти своего мужа, и я вовсе не хотела изливать душу
перед женщиной, поступающей так, будто против нее ополчился весь мир. Но когда
я пришла в тот день, ее настроение наконец-то изменилось к лучшему.
Вера сидела в кухне и вырезала какую-то заметку из газеты.
Она сказала:
— Посмотри-ка, Долорес, если нам повезет и погода станет
нашей союзницей, следующим летом мы будем наблюдать нечто действительно
поразительное.
До сих пор я слово в слово помню название той статьи, хотя
прошло уже столько лет, потому что, когда я прочитала его, что-то зашевелилось
внутри меня. «ПОЛНОЕ СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ В СЕВЕРНОЙ ЧАСТИ НОВОЙ АНГЛИИ СЛЕДУЮЩИМ
ЛЕТОМ». В газете была помещена маленькая карта, показывающая, через какую часть
штага Мэн будет проходить полоса затмения, и Вера красной ручкой поставила
точку в том месте, где располагался Литл-Толл.
— Следующее затмение будет в конце следующего века, —
сказала она. — Наши праправнуки смогут увидеть его, Долорес, но нас уже
давным-давно не будет… так что нам лучше наслаждаться тем, которое будет через
полгода!
— Возможно, в тот день дождь будет лить как из ведра, —
ответила я, вряд ли задумываясь над своими словами, и судя по тому, в каком
мрачном настроении
Вера была со дня смерти своего мужа, я подумала, что она
заорет на меня. Но вместо этого она рассмеялась и пошла наверх, что-то мурлыкая
себе под нос. Я тогда еще подумала, что погода в ее сердце действительно
изменилась. От прошлых переживаний не осталось и следа.
Часа через два я поднялась в ее комнату постелить белье на
кровати, на которой она в последующие годы беспомощно пролежала столько
времени. Вера сидела в своем кресле около окна, вязала плед и все еще напевала.
Несмотря на включенное отопление, в комнате было прохладно — нужно время, чтобы
прогреть такой огромный дом, — поэтому Вера накинула на плечи розовую шаль. К
тому времени усилился ветер с запада, и дождь, барабанящий в окно спальни,
напоминал звук швыряемого изо всей силы песка. Когда я взглянула в окно, то
увидела свет над гаражом — значит, управляющий уютно устроился в своей
маленькой квартирке.
Я застелила нижнюю простыню, абсолютно не думая ни о Джо, ни
о детях, когда у меня вдруг начала дрожать нижняя губа. «Перестань, — приказала
я самой себе. — Прекрати сейчас же!» Но губа не переставала дрожать. А потом
задергалась и верхняя. Моментально глаза мои наполнились слезами, ноги
подкосились, я плюхнулась на Верину кровать и заплакала.
Если говорить правду, то я визжала, как боров. Дело в том,
что я не просто плакала; я прикрыла лицо фартуком и выла. Я так устала, у меня
помрачилось сознание. В течение нескольких недель я не спала ночами, не зная,
как найти выход. В голове у меня пронеслась мысль «Ты ошибаешься, Долорес. Ты
все-таки думала о Джо и детях». Конечно, я думала. Выходило так, что я ни о чем
другом думать больше не могла, именно из-за этого я и разрыдалась.
Не знаю, сколько времени я провела вот так, в слезах и
соплях, но я знаю, что, когда я наконец-то успокоилась, вся моя физиономия была
мокрой и распухшей, а дышала я так, будто пробежала мили две или три. Я боялась
опустить фартук, потому что мне казалось — как только я сделаю это, Вера
скажет: «Это был отличный спектакль, Долорес. Ты можешь получить расчет в
пятницу. Кенопенски — вот, вот какая фамилия у управляющего, Энди, наконец-то я
вспомнила это, — заплатит тебе». Это было бы так похоже на нее. Но ничто не
могло быть похоже на нее. Даже в те дни, когда с мозгами у нее было все в
порядке, невозможно было предсказать поступки Веры.
Когда я наконец-то отняла фартук от лица, она сидела у окна
с вязанием на коленях, глядя на меня так, будто я была каким-то новым и
интересным насекомым. Я помню изогнутые тени от струящегося по стеклу дождя на
ее щеках и лбу.
— Долорес, — сказала она, — только не говори мне, что ты
была недостаточно осторожна и позволила этому чудовищу, с которым ты живешь,
снова обрюхатить тебя.
Сначала я даже не поняла, о чем она говорит, когда она
сказала «обрюхатить» note 9 — в голове у меня пронеслась картина той ночи,
когда Джо ударил меня скалкой, а я огрела его кувшином. Потом до меня дошло, и
я рассмеялась. А через секунду я уже хохотала с такой же силой, с какой плакала
несколько мгновений назад, и так же не могла сдержаться. Я знала, что это ужасно
— сама мысль снова быть беременной от Джо вселяла в меня ужас, и даже сознание
того, что больше мы не занимаемся тем, от чего могут появиться дети, не меняло
этого — но даже осознание того, что заставило меня рассмеяться, не помогло
остановить смех.
Вера еще несколько секунд смотрела на меня, потом взяла с
колен вязанье и преспокойно продолжила вязать. Она даже снова начала напевать.
Как будто то, что ее экономка сидит на незаправленной кровати и воет, как
волчица на луну, было самой естественной вещью в мире. Если так, значит, в их
доме в Балтиморе должна была быть особая прислуга.
А потом мой смех снова перешел в рыдания — так иногда в
начале зимы дождь переходит в снег. Наконец все сошло на нет, и я просто сидела
на ее кровати, чувствуя усталость и стыд… но как-то очистившись изнутри.
— Простите, миссис Донован, — сказала я. — Простите меня.
— Вера, — произнесла она.
— Простите?.. — переспросила я.