— Возможно, — ответил я сам на свой вопрос.
Да. Потому что написание картин очень уж отличалось от
возведения торговых центров.
Я мог бы легко разрулить эту ситуацию, отказавшись от
встречи… да только я в каком-то смысле пообещал Илзе, что покажу картины
специалисту, а я не привык нарушать обещания, которые даю своим детям.
Моя правая рука по-прежнему зудела, сильно, чуть ли не до
боли, но я этого зуда практически не замечал. У стены, слева от меня, стояли
восемь или десять картин. Я повернулся к ним, думая о том, что надо бы
попытаться определить, какие — лучшие, но не сумел даже взглянуть на них.
Том Райли стоял на верхней ступени лестницы. В одних только
светло-синих пижамных штанах, потемневших в промежности и на внутренней стороне
одной из штанин, где Том их обмочил. Правый глаз исчез. Глазницу заполняла
красно-чёрная жижа. Кровь, словно краска, потёками запеклась ниже правого
виска, исчезая в седеющих волосах за ухом. Второй глаз смотрел на Мексиканский
залив. Красный закат освещал узкое, худое лицо Тома.
Я вскрикнул от удивления и ужаса, отпрянул, упал со стула,
приземлился на травмированное бедро, вновь вскрикнул — на этот раз от боли.
Дёрнулся, ступня ударила по стулу, на котором я только что сидел, повалила его.
Когда я вновь посмотрел на лестницу, Том исчез.
vi
Десятью минутами позже я уже был внизу, набирал его домашний
номер. По лестнице я спускался сидя, пересчитывая задом ступеньки. Не потому,
что повредил бедро, упав со стула, — просто ноги так сильно дрожали, что я им
не доверял, не знал, удержат ли они меня. Я боялся рухнуть в полный рост и
удариться головой, даже если бы попытался спуститься спиной вперёд, держась
левой рукой за поручень. Чёрт, я боялся, что могу потерять сознание.
Я продолжал вспоминать тот день на озере Фален, когда,
повернувшись, увидел неестественно блестящие глаза Тома, который прилагал все
силы к тому, чтобы не разрыдаться. «Босс, не могу привыкнуть к тому, что у тебя
только одна рука. Мне так жаль».
В красивом доме Тома, в Эппл-Вэлли, зазвонил телефон. Том,
который дважды женился и разводился. Том, который не советовал мне уезжать из
Мендота-Хайтс и который сказал: «Ты словно отдаёшь преимущество своего поля в
плей-офф». Том, который насладился моим домашним полем, если верить
«Друзьям-любовникам»… и я верил.
Как верил и тому, что увидел наверху.
Один гудок… второй… третий.
— Сними трубку, — пробормотал я. — Сними эту грёбаную
трубку.
Я не знал, что сказал бы ему, если б он снял, да меня это и
не волновало. В тот момент я хотел лишь у??лышать его голос. Услышал, но
записанный на автоответчик.
— Привет! Вы позвонили Тому Райли. Мы с братом Джорджем и
нашей мамой отправились в ежегодный круиз… на этот раз в Нассау. Что ты
говоришь, мама?
— Что теперь я — Багама-Мама, — ответил прокуренный, весёлый
голос.
— Совершенно верно, теперь она такая, — согласился Том. — Мы
вернёмся восьмого февраля. А пока вы можете оставить сообщение… когда, Джордж?
— После звукового з-з-зигнала! — воскликнул мужской голос.
— Точно! — согласился Том. — После звукового зигнала. Или вы
можете позвонить мне на работу. — Он продиктовал номер, а потом все трое
прокричали: «BON VOYAGE»
[61]
Эти слова совсем не напоминали прощальное послание человека,
задумавшего покончить с собой, но, разумеется, он находился с самыми близкими и
дорогими ему людьми (которые потом сказали бы: «Нам казалось, что он в отличной
форме») и…
— Кто говорит, что это будет самоубийство? — спросил я
пустую комнату… и в страхе оглянулся, чтобы убедиться, что она пуста. — А если
это несчастный случай? Или даже убийство? При условии, что это ещё не
произошло?
Но если бы произошло, мне бы позвонили. Может, Боузи, а
скорее всего Пэм. Опять же…
— Самоубийство. — Теперь я уже ничего у комнаты не
спрашивал. — Самоубийство, и оно ещё не произошло. Это было предупреждение.
Я поднялся и, опираясь на костыль, двинулся в спальню. В
последнее время костылём я пользовался реже, но в этот вечер держался за него,
как за родного.
Моя любимая девочка сидела, привалившись к подушкам на той
стороне кровати, которую могла занимать реальная женщина, если б она у меня
была. Я сел, взял её в руки, посмотрел в большие синие стекляшки, полные
мультяшного изумления: «О-о-о-о-х, какой противный парниша!» Моя Реба, которая
выглядела, как Люси Рикардо.
— Вот так к Скруджу явился призрак грядущего Рождества, —
сказал я ей. — Всё это только может произойти.
На этот счёт Реба своего мнения не высказала.
— Но что мне делать? С картинами-то — другое дело. С
картинами — совершенно другое дело!
Но связь была, и я это знал. И картины, и видения брали
начало в человеческом мозгу, и что-то в моём мозгу изменялось. Я думал, что
изменения эти происходили в результате удачного сочетания повреждений. Или
неудачного. Противоударная травма. Зона Брока. И Дьюма-Ки. Дьюма… что?
— Усиливает изменения, — объяснил я Ребе. — Не так ли? Реба
вновь промолчала.
— Есть что-то ещё, и это что-то воздействует на меня.
Возможно, даже зовёт меня?
От этой мысли по коже побежали мурашки. Подо мной ракушки
тёрлись друг о друга, когда вода поднимала и бросала их. Не составляло труда
представить себе на месте ракушек черепа, тысячи черепов, и все они разом
скалили зубы, когда набегала очередная волна.
Джек говорил, что на Дьюма-Ки есть ещё один дом, где-то в
джунглях, разваливающийся? Вроде бы да. Когда мы с Илзе попытались поехать в ту
сторону, состояние дороги очень быстро ухудшилось. Как и состояние Илзе. Меня
желудок не подвёл, но запахи окружающей растительности вызывали отвращение, и
резко усилился зуд в отрезанной руке. На лице Уайрмана отразилась тревога,
когда я рассказал ему о нашей попытке исследовать джунгли. «При таком
состоянии, как у тебя, Дьюма-Ки-роуд — не место для экскурсий». Его слова.
Вопрос в том, а какое у меня состояние? Реба продолжала молчать.
— Я не хочу, чтобы это произошло, — прошептал я.
Реба смотрела на меня. Паршивым парнищей, вот кем она меня
считала.
— Какой от тебя прок? — спросил я куклу и отбросил её. Она
упала на подушку, попкой кверху, расставив розовые хлопчатобумажные ноги,
прямо-таки маленькая шлюшка. Действительно, «о-о-о-о-х, какой противный
парниша!»