Кэти Грин, королева лечебной физкультуры, развелась лишь
единожды, но полностью поддержала Тома. Я помню, как она сидела в трико,
скрестив ноги, держала мои ступни и взирала на меня с суровой яростью.
— Вот ты только что из мотеля «Смерть» и без руки, а она
хочет свалить. Лишь из-за того, что ты ударил её пластиковым больничным ножом,
когда едва мог вспомнить собственное имя? Чтоб меня драли, пока я не закричу!
Разве она не понимает, что резкие перемены настроения и кратковременная потеря
памяти — обычное дело для человека после такой черепно-мозговой травмы, как у
тебя?
— Она понимает, что я её пугаю, — ответил я.
— Да? Ладно, слушай свою маму, сыночек Джим: если ты наймёшь
хорошего адвоката, то заставишь заплатить за то, что она такая тряпка. —
Несколько волос выскочили из её гестаповского конского хвоста, и Кэти сдула их
со лба. — Она должна за это заплатить. Читай по моим губам: твоей вины тут нет.
— И она говорит, что я пытался её задушить.
— Конечно, тут можно надуть в штаны, если тебя пытается
задушить однорукий инвалид. Перестань, Эдди, заставь её за это заплатить. Я
знаю, что это не моё дело, но мне всё равно. Она не должна так поступать с
тобой.
— Я думаю, есть что-то ещё, не только удар ножом и попытка
задушить её.
— Что?
— Я не помню.
— А что говорит она?
— Она не говорит.
Но мы с Пэм прожили вместе очень долго, и даже если любовь
превратилась в привычку, я подумал, что всё равно знаю её достаточно хорошо,
чтобы понимать: произошло что-то ещё, нет, продолжало происходить прямо сейчас,
и вот от этого «чего-то»… вот от этого «чего-то» Пэм и хотела уйти.
iv
Вскоре после того как я перебрался в коттедж на озере Фален,
меня навестили девочки… молодые женщины. Они принесли корзину со всем
необходимым для пикника, мы сидели на крыльце с видом на озеро, где так хорошо
пахло соснами, смотрели на воду, ели сандвичи. День труда
[13]
миновал, так что
большинство плавающих игрушек вытащили из воды и оставили на берегу до
следующего года. В корзине была и бутылка вина, но я выпил совсем немного. В
сочетании с болеутоляющими таблетками алкоголь бил наотмашь: один стакан вина,
и у меня начинал заплетаться язык. Девочки (молодые женщины) выпили остальное и
расслабились. Мелинда, приехавшая из Франции второй раз после моей неудачной
встречи с краном и недовольная возвращением, спросила, у всех ли семейных пар,
которым за пятьдесят, бывают неприятные периоды разлада, должна ли она ожидать
такого и для себя. Илзе, младшая, начала плакать, прижалась ко мне, спросила,
почему всё не может быть, как было, почему мы (то есть её мать и я) не можем
жить, как прежде. Лин сказала ей, что сейчас не время изображать маленькую
девочку, мирящую родителей, а Илли показала ей палец. Я рассмеялся. Ничего не
смог с собой поделать. Потом мы все рассмеялись.
Эмоциональный взрыв Лин и слёзы Илзе пусть были не в
радость, но шли от души. Эти реакции я знал так же хорошо, как родинку на
подбородке Илзе или едва заметную складочку меж бровей хмурящейся Лин, которой
со временем предстояло превратиться в глубокую морщину.
Линии поинтересовалась, что я собираюсь делать. Я ответил,
что понятия не имею. Я прошёл немалый путь к решению покончить с собой, но
точно знал: если я это сделаю, всё должно выглядеть как несчастный случай. Я не
мог оставить этих двух девочек, которые только начинали жить, с непомерным
грузом вины за самоубийство отца. Я не мог возложить ту же вину на женщину, с
которой однажды пил в кровати молочный коктейль: мы лежали голые, смеялись и
слушали по стереосистеме «Plastic Ono Band».
После того как они воспользовались шансом стравить давление
(по терминологии доктора Кеймена, после полного и обстоятельного обмена
чувствами), всё как-то успокоилось, и мы неплохо провели день, разглядывая
фотографии в старых альбомах, которые Илзе нашла в каком-то ящике, и вспоминая
прежние времена. Думаю, мы ещё раз-другой посмеялись, но далеко не всем воспоминаниям
моей прошлой жизни можно доверять. Уайрман говорит, когда дело касается давно
ушедших дней, мы склонны подтасовывать карты.
Илзе хотела, чтобы мы все пошли куда-нибудь пообедать, но
Лин договорилась с кем-то встретиться в публичной библиотеке до её закрытия, и
я сказал, что не чувствую в себе достаточно сил для того, чтобы куда-то идти;
подумал, что лучше прочитать несколько глав последнего романа Джона Сэндфорда,
а потом лечь спать. Девочки поцеловали меня — мы снова стали друзьями, — а потом
ушли.
Через две минуты Илзе вернулась.
— Я сказала Линии, что забыла ключи.
— Как я понимаю, ты их не забывала.
— Нет. Папа, ты смог бы причинить маме боль? Я про сейчас.
Сознательно?
Я покачал головой, но такой ответ её не удовлетворил. Я
понял это потому, как она стояла, пристально всматриваясь мне в глаза.
— Нет. Никогда. Я бы…
— Что, папа?
— Я собирался сказать, что скорее отрубил бы себе руку, но
тут же понял, что неудачно подобрал слова. Я бы никогда этого не сделал, Илли.
Будь уверена.
— Тогда почему она боится тебя?
— Я думаю… потому что я — калека.
Она подскочила ко мне, прижалась так, что чуть не свалила
меня на диван.
— Папа, пожалуйста, извини. Просто всё это так ужасно. Я
погладил её по волосам.
— Я знаю, но только помни… хуже уже не будет. — Правды в
моих словах не было, но я надеялся: если соблюдать осторожность, Илзе никогда
не узнает, что я ей лгал.
С подъездной дорожки донёсся автомобильный гудок.
— Иди. — Я поцеловал её мокрую шеку. — Твоя сестра
торопится.
Она наморщила нос.
— Как будто бывает по-другому! Надеюсь, ты не
злоупотребляешь болеутоляющими?
— Нет.
— Позвони, если я тебе понадоблюсь, папа. Я прилечу на
следующем же самолёте.
Она бы прилетела. Поэтому звонить я не собирался.
— Само собой. — Я поцеловал её в другую щёку. — Этот поцелуй
передай сестре.
Илзе кивнула и ушла. Я сел надиван, закрыл глаза. За ними
били башенные часы, били и били.
v
Моим следующим гостем в Casa Phalen
[14]
стал доктор Кеймен,
психолог, который дал мне Ребу. Я его не приглашал. Он появился у меня
исключительно благодаря заботам Кэти, повелительницы лечебной физкультуры.