— Предложил, — повторил я.
Джек кивнул, улыбаясь яркому флоридскому солнечному свету.
Потрясающе юный, с зажатой под мышкой «Наукой похорон для чайников» в
канареечно-жёлтой обложке.
— Хэдлок и Кеймен, они не могут допустить, чтобы что-то
произошло с таким замечательным, только что открытым талантом. И, если на то
пошло, я полностью с ними согласен.
— Джек, благодарности у меня полные штаны. Он рассмеялся.
— С вами не соскучишься, Эдгар.
— Из этого следует, что я тоже клёвый?
— Не то слово. Садитесь, и давайте проскочим мост, пока ещё
есть такая возможность.
iii
Так уж получилось, но мы прибыли в приёмную доктора Хэдлока
на Бинева-роуд минута в минуту. Теорема Фримантла «Ожидание под дверьми»
гласит: «фактическое время начала приёма равняется назначенному плюс тридцать
минут», но на этот раз я был приятно удивлён. Секретарь-регистратор назвала мою
фамилию уже в десять минут пятого и проводила в весёленький кабинет, где по
левую руку я увидел плакат с сердцем, утопающем в жиру, а справа — с
почерневшими лёгкими курильщика. Лишь таблица проверки зрения прямо по курсу не
вызывала неприятных эмоций, хотя я мог разглядеть только шесть верхних строчек.
Вошла медсестра, сунула мне термометр под язык, посчитала
пульс, надела на руку манжету тонометра, надула, посмотрела на результат. Когда
я спросил медсестру, буду ли жить, она сухо улыбнулась и ответила: «Всё в
норме». Потом взяла у меня кровь и отправила в туалет с пластиковым
стаканчиком. Поминая Кеймена недобрыми словами, я расстегнул ширинку. Однорукий
мужчина может сдать мочу на анализ, но вероятность малоприятного инцидента
сильно увеличивается.
Когда я вернулся в смотровую, медсёстры уже не было, а на
столе лежала папка с моей фамилией. Рядом — красная ручка. Культю пронзила
резкая боль. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я взял ручку и сунул в
карман брюк. В нагрудном кармане у меня была синяя ручка «Бик». Я достал её и
положил на место красной.
«И что ты собираешься сказать, когда она вернётся? — спросил
я себя. — Что прилетала Фея ручек и решила одну заменить другой?»
Но прежде чем я успел ответить на этот вопрос (и решить для
себя, а с чего это я украл красную ручку?), вошёл доктор Хэдлок и протянул
руку. Левую… то есть ту, которая в моём случае становилась правой. И я
почувствовал, что теперь, после расставания с доктором Принсайпом, бородатым
неврологом, он нравится мне гораздо больше. Лет шестидесяти, полноватый, с
щёточкой седых усов и приятными манерами. Он велел мне раздеться до трусов,
осмотрел правую ногу и бок, понажимал в нескольких местах, спрашивая о болевых
ощущениях. Полюбопытствовал, принимаю ли я болеутоляющие, удивился, узнав, что
я обхожусь аспирином.
— Я хочу осмотреть вашу культю, — продолжил он. — Не
возражаете?
— Пожалуйста. Только осторожно.
— Не беспокойтесь.
Я сидел, положив левую руку на голое левое бедро, тогда как
доктор Хэдлок одной рукой взялся за моё правое плечо, а пальцами второй
обхватил культю. Седьмая строчка таблицы для проверки зрения гласила:
«БОГСКОЗАЛ». Я задался вопросом, что же такое сказал Бог?
Откуда-то издалека я ощутил лёгкое сдавливание.
— Больно?
— Нет.
— Ладно. Вниз, пожалуйста, не смотрите, только прямо перед
собой. Вы чувствуете мою руку?
— Не очень. Слабо. Нажатие, — отозвался я. Боль
действительно отсутствовала. Почему бы и нет? Рука, которой больше не было,
заполучила своё (ручка уже лежала в моём кармане) и снова уснула.
— А теперь, Эдгар? Можно мне называть вас Эдгаром?
— Хоть горшком назовите, только в печку не ставьте. То же
самое. Нажатие. Лёгкое.
— Теперь можете посмотреть.
Я посмотрел. Одна рука доктора лежала на моём плече, но
вторая была в стороне. Не касалась культи. — Ой!
— Ничего особенного. Фантомные ощущения — обычное дело. Я
удивлён скоростью заживания. И отсутствием боли. Культю я сжимал достаточно
сильно. Это хорошо. — Он вновь охватил рукой культю и поднял вверх.
— Так больно?
Я почувствовал едва заметную тянущую боль.
— Есть немного.
— Если бы не было, я бы встревожился. — Он отпустил культю.
— Пожалуйста, смотрите опять перед собой, хорошо?
Я подчинился и увидел, что сверхважная седьмая строка на
офтальмологической таблице — «БОТСНОЭАП». Простой набор букв, ничего
особенного.
— Сколькими пальцами я прикасаюсь к вам, Эдгар?
— Не знаю. — Вроде бы он совсем ко мне не прикасался.
— Теперь?
— Не знаю.
— А теперь?
— Тремя. — Он почти добрался до ключицы. И у меня возникла
мысль (может, и безумная, но не вызывающая сомнений), что я почувствовал бы его
пальцы, прикасающиеся к культе, если бы рисовал, как заведённый. Почувствовал
бы его пальцы и ниже. В воздухе. И, думаю, он тоже смог бы почувствовать мою
руку… после чего этот добрый доктор, вне всякого сомнения, с криком выбежал бы
вон.
Он продолжал осмотр — нога, голова. Послушал сердце,
заглянул в глаза, сделал ещё много всего, принятого у врачей. Когда иссяк, велел
мне одеться и пройти в конец коридора.
Там меня ждал уютный, изрядно захламлённый кабинет. Хэдлок
сидел за столом, откинувшись на спинку стула. На одной стене висели фотографии.
Как я догадался, жены, детей и внуков доктора, но не только. На некоторых он
пожимал руку Джорджу Бушу-первому и Мори Повичу
[142]
(по мне, интеллектуально
равным друг другу), а одна запечатлела его с бодрой и красивой Элизабет
Истлейк. Они держали в руках теннисные ракетки. Корт я узнал. Их
сфотографировали в «Эль Паласио».
— Полагаю, вам хочется вернуться на Дьюму и прилечь,
разгрузить бедро? — спросил Хэдлок. — Уверен, к этому часу оно должно болеть, и
готов спорить, оно жутко донимает вас в сырую погоду. Если вам нужен рецепт на
перкоцет или вико-дин…
— Нет, мне хватает аспирина, — ответил я. Сумев отказаться
от сильных обезболивающих, я не собирался к ним возвращаться, болело бедро или
нет.
— Просто удивительно, что вы сумели восстановиться до такой
степени. Думаю, мне нет нужды говорить, как вам повезло. Вы могли до конца
жизни просидеть в инвалидном кресле и скорее всего дули бы в соломинку, чтобы
привести его в движение.