— Да, Скотт. — И собственный голос донёсся до её ушей
издалека.
Он берёт одну из бумажных салфеток, которые им дали в отеле
вместе с ленчем, и вытирает шиза. Когда отрывает салфетку от лица, уже
улыбается.
— Пол сказал мне, чтобы я хорошо себя вёл, пока он сходит в
«Мюли», и я сделал то, о чём просил Пол. Я всегда так делал. Ты знаешь?
Она кивает. Ты хорош с теми, кого любишь. Ты хочешь быть
хорошим с теми, кого любишь, потому что знаешь: твоё время с ними будет слишком
коротким, как бы долго оно ни длилось.
— А когда он возвращается, я вижу, что он принёс две бутылки
«Ар-си», и знаю, что он собирается сделать хороший бул, и для меня это счастье.
Он велит мне идти в мою спальню и полистать книги, пока он будет его делать. В
спальне я сижу долго и знаю, это будет длинный хороший бул, и для меня это тоже
счастье. Наконец я слышу его крик: мне нужно пойти на кухню и посмотреть на
стол.
— Он когда-нибудь называл тебя Скутером? — спрашивает Лизи,
— Только не он, никогда. К тому времени, когда я добираюсь до кухни, его там
нет. Но я знаю, что он наблюдает за мной. На столе лежит клочок бумаги и на нём
написано «БУЛ!». А ещё там написано…
— Одну секунду, — говорит Лизи.
Скот смотрит на неё, изумлённо приподняв брови.
— Тебе тогда было три… ему — шесть… или ближе к семи…
— Да…
— Но он мог писать маленькие загадки, а ты мог их прочитать.
Не только прочитать, но и сообразить, о чём речь.
— Да? — Брови Скотта поднимаются ещё выше, как бы спрашивая:
«А что тут такого?»
— Скотт… твой безумный отец понимал, что он измывается над
двумя долбаными вундеркиндами?
Скотт удивляет её, откидывая назад голову и хохоча.
— Да такая мысль просто не могла прийти ему в голову. Просто
слушай, Лизи. Потому что это был самый лучший день моего детства, возможно,
потому, что это был такой длинный день. Должно быть, кто-то в «Гипсам» серьёзно
напортачил, и моему старику пришлось работать сверхурочно, не знаю, но дом
принадлежал нам с восьми утра до заката…
— И никакой няни?
Он не отвечает, но смотрит на неё так, словно у неё
помутилось в голове.
— Никакой соседки, которая могла заехать, чтобы посмотреть,
как вы там?
— Наши ближайшие соседи жили в четырёх милях. «Мюли»
находился ближе всего. Отцу это нравилось, и, поверь мне, всем, кто жил в тех
местах, нравилось тоже.
— Ладно. Расскажи мне вторую часть. «Скотт и хороший бул».
— «Пол и хороший бул». Великий бул. Превосходный бул. —
Воспоминания разглаживают его лицо. Противовес ужасу на скамье. — У Пола был
блокнот с разлинованными страничками, блокнот производства компании «Деннисон»,
и когда он делал станции була, то вырывал страничку, а потом делил на части по
линейкам. Чтобы блокнота хватило на большее время, ты понимаешь?
— Да.
— Только в тот день ему пришлось вырвать две, а может, и три
странички, Лизи, таким длинным был тот бул! — В этом радостном воспоминании
Лизи видит, каким он был ребёнком. — На полоске бумаги, что лежала на столе, я
прочитал: «БУЛ» — на первой и на последних полосках обязательно присутствовало
это слово, а ниже, под этим словом…
10
Прямо под словом «БУЛ» ещё одна строчка, большими заглавными
буквами, аккуратно выведенными Полом:
1 НАЙДИ МЕНЯ БЛИЗКО В ЧЕМ-ТО СЛАДКОМ! 16
Но прежде чем думать над этой загадкой, Скотт смотрит на
последнее число, 16, смакуя его. Он переполнен радостным волнением. Прежде
всего он знает, что Пол никогда не обманывает. Если он обещает шестнадцать
станций, значит, будет пятнадцать загадок. Если Скотт не сможет с какой-то справиться,
Пол поможет. Крикнет из того места, где будет прятаться, жутко пугающим голосом
(это отцеголос, хотя Скотт поймёт это лишь много лет спустя, когда будет писать
жутко пугающую историю, «Голодных дьяволов»), и его подсказки обязательно
позволят Скотту сообразить, чего от него хотят.
Найди меня близко в чём-то сладком.
Скотт оглядывается и тут же задерживает взгляд на большой
белой сахарнице, которая стоит на столе в полосе солнечного света. Ему нужно
встать на стул, чтобы дотянуться до неё, и он смеётся, когда Пол кричит своим
жутким отцеголосом: «Не просыпь его, неумеха!»
Скотт поднимает крышку, и на сахаре лежит ещё одна полоска
бумаги, с ещё одной загадкой-указанием, написанной заглавными, аккуратными
буквами:
2 Я ТАМ ГДЕ КЛАЙД ИГРАЛ С КЛУБКАМИ НА COЛHЦE
До весны Клайд был их котом, и оба мальчика любили его, но
отец не любил, потому что Клайд протяжно мяукал, когда его не впускали в дом
или не выпускали из него, и хотя мальчики не говорят об этом вслух, они знают,
что кто-то, куда больше и злее, чем лиса или бродячий пёс, расправился с
Клайдом. Но, так или иначе, Скотт знает, где Клайд играл на солнце, и торопится
туда по коридору, не удостоив пятна крови под ногами или ужасную скамью даже
взглядом (ну, может, только одним). На заднем крыльце стоит большой просиженный
диван, из которого идут странные запахи, если сесть на него («Он пахнет как
жареный пердеж», — как-то сказал Пол, и Скотт смеялся, пока не надул в штаны.
Случись это при отце, надуть в штаны означало БОЛЬШУЮ БЕДУ, но отец был на
работе). Скотт прямиком направляется к дивану, где Клайд обычно лежал на спине
и играл с клубочками шерсти, которые Пол и Скотт трясли над ним. Клайд, пытаясь
схватить клубки передними лапами, отбрасывал на стену гигантскую тень
кота-боксёра. Там Скотт встаёт на колени, одну за другой приподнимает
просиженные диванные подушки и заглядывает под них, пока не находит третью
полоску бумаги, третью станцию була, которая направляет его…
Не важно, куда она его направляет. Важно другое — день,
заполненный предстоящими долгими поисками. И вот два мальчика проводят утро,
бегая по осевшему, неухоженному фермерскому дому и вокруг него, тогда как
солнце медленно поднимается к не отбрасывающему тени зениту. Это безыскусный
рассказ о криках и смехе, и пыли во дворе, и носках, медленно слзающих, пока
они не лягут складками вокруг грязных лодыжек; это история двух мальчиков,
которые слишком заняты, чтобы пойти по малой нужде в туалет, вот почему моча
орошает южную стену дома. Это история о маленьком мальчике, который совсем
недавно избавился от подгузников, собирающем полоски бумаги: у подножия
лестницы, ведущей на чердак амбара, из-под ступеней заднего крыльца, из-за
выброшенной во двор сломавшейся стиральной машины «мейтаг», из-под камня,
лежащего рядом с высохшим старым колодцем. («Не свались в него, ты, маленький
недотёпа!» — слышится жуткий отцеголос, доносящийся из высоких сорняков, что
растут на краю бобового поля, которое в этом году оставили под паром.) И
наконец Скотт получает последнее указание: