Те, кого Кацуба от души приветствовал, видимо, не узрели
ничего подозрительного – иначе подполковник открыл бы огонь первым без
неуместного в такой ситуации благородства. Он махал то автоматом, то свободной
рукой, заорал что-то насчет «революсьонарио» («Не переборщил бы, –
забеспокоился Мазур. – А впрочем, ему виднее...»), перегнулся за перила
над заранее вывешенным штормтрапом.
Слышно было, как с ним громко обмениваются непонятными
фразами, Мазур выглядывал из-под брезента одним глазком, держа свою СЕТМЕ в
полной готовности. Ага, ему бросают конец, и Кацуба не особенно ловко
привязывает его к перилам... насколько Мазур мог рассмотреть кусочек реки из
своей неудобной позиции, в большой, формой смахивавшей на мыльницу лодке народу
хватало, не меньше пяти...
Шестеро. Один за другим они взобрались на палубу, неуклюже
управляясь с трапом, заоглядывались, спрашивали что-то – у четверых оружие уже
за спиной и на плече, только двое, видимо, особо недоверчивые, держат свои
короткие трещотки наготове. Ну, с вас и начнем...
Он напрягся. Знал все заранее, но, как оно обычно и бывает,
крик Кацубы обрушился громом с ясного неба:
– Паре, манос арриба!
И он резанул очередью поверх голов.
Четверо так и присели, закрывая головы руками, один было
развернулся на полусогнутых в сторону Кацубы – только тот нажал на спуск
раньше, и противника швырнуло на перила. Аккуратной очередью патронов в шесть
Мазур положил второго. Выпрыгнул из-под брезента, встал у перил верхней палубы
и для вящей убедительности дал еще одну очередь поверх голов, чтобы
окончательно прониклись жестокой новизной ситуации.
В молниеносном темпе Кацуба разоружал ошалевших гостей,
ожидавших совсем другого приема и потому расслабившихся. Мазур страховал его
сверху, улучил миг, чтобы глянуть в сторону рубки – что ж, Ольга заслуживает
похвалы, не палит, не скачет, дисциплинированно занимает исходную позицию,
поскольку не получила от него сигнала...
Все, можно спускаться. Он остановился метрах в трех от
четверки, еще не успевшей в полной мере осознать горечь плена. Обычное зрелище,
ничего нового – смесь испуга и злости на лицах, ошарашенность понемногу
проходит...
Не теряя времени, Кацуба заорал что-то. Не получив ответа,
ударил очередью в доски палубы совсем рядом с чьими-то подошвами. Брызнула
щепа, сидевший на корточках молчун от страха свалился на пятую точку, но рта
так и не открыл.
Плавным движением Кацуба вырвал из-за пояса револьвер, навел
на молчуна, потянул спуск. Выстрел. Ближайшего к оседавшему мертвецу пленника
забрызгало багрово-белым, он втянул голову в плечи, издав нечто среднее меж
стоном и воплем.
Никаких эмоций Мазур не испытывал. На войне, как на войне,
они сюда не кофей гонять пришли, мы их сюда не звали... Они первые начали.
Пресловутое экстренное потрошение – процедура предельно жестокая, но
необходимая. Кто-то должен, наконец, сломаться, а если нет – продолжим...
Ага! Тот, которого на совесть обдало кровью и мозгами,
пронзительно, торопливо заорал – что-то осмысленное, пусть и непонятное.
Сломался, такое впечатление...
– Что? – спросил Мазур.
– Пока что – жить хочет, и не более того, – отмахнулся
Кацуба, прорычал что-то на испанском.
Они с пленным с минуту то ли спорили, то ли торговались.
Потом говорил один Кацуба. Потом – один пленный. Наконец подполковник
осклабился:
– Испражняется... Короче, мон колонель, к нам понемногу
поспешает целая флотилия. Четыре кальяпо, баржа на буксире у катера, еще один
катер... Из и г р о к о в – человек десять, остальные – окрестные индейцы, их
попросту согнали и запрягли. Симпатия твоя предугадала все четко...
– Далеко они? – спросил Мазур, не имевший времени
обижаться на «симпатию».
– Километрах в трех, – сказал Кацуба. – Они
по-черепашьи тащатся – равнение держат на самых тихоходных, сиречь на плоты.
Ну, дело понятное – хоть и посадили на каждый кальяпо по своему хилому
мордовороту, но опасаются, что «индиос» могут улучить момент, шарахнуть
надсмотрщика багром по голове и драпануть в чащобу подальше от высокой
политики... А эти вырвались вперед – не терпелось им, эстетам, первыми
добраться до новенького оружия... я, циник старый, подозреваю, и до толстых
бумажников «буржуазных свиней», идея идеей, а жрать-то хочется... Пора красиво
уходить.
– Самое время, – кивнул Мазур, перегнулся через перила.
Неплохая моторочка, вместительная, сюда и десять человек
запихнуть можно... Он замахал рукой Ольге:
– Быстренько за вещами! Переодевайся в темпе!
Вместе с Кацубой они погнали пленников на корму. Одного за
другим спихнули в трюм – последнего пришлось поторопить вовсе уж невежливым
пинком. С помощью Фредди водрузили на место крышку люка.
– Они ж его там придавят за нестойкость перед
врагом... – хмыкнул Мазур.
– Их внутреннее дело, – отмахнулся Кацуба. – Ну,
быстренько хватаем вещи и сматываемся...
– Эй! – охнул Кошачий Фредди. – А меня вы что,
здесь оставите? Я ж воевал, как мог, кто-то из этих, – он кивнул на
пассажиров, – непременно заложит, и кормить мне кайманчиков...
– А ведь верно... – вслух подумал Мазур. – Ладно,
парень, беги за вещами...
– К черту вещи! – заорал Фредди, кидаясь к
надстройке. – Кысок, главное, прихватить!
Кацуба плюнул.
– Ну, что ты с ним будешь делать? – спросил Мазур,
словно бы оправдываясь. – Ему и в самом деле оставаться нельзя, стукнет
кто – и конец... Да и мужик опытный, бывал в здешних местах...
– А я – что? Я ничего. Меня главным образом удручают
кыски...
– Места хватит, – пожал плечами Мазур. – Рявкни-ка
им, чтобы сидели тихо с четверть часика, а то начнут хватать за фалды...
– Сейчас лучше сделаем, – ухмыльнулся Кацуба.
Он положил метрах в трех от сбившихся в кучу пассажиров
извлеченный из разбитого бочонка магазин, запустил внутрь большой палец, громко
щелкнул пружиной, потом, выпрямившись, произнес внушительно и громко короткую
фразу. Ухмыльнулся:
– Сказал, мол, мина. Кто дернется... Они тут не военные
эксперты, сожрут... Ходу!
– Не в службу, а в дружбу, – сказал Мазур. –
Вещички мои прихвати. Я из рубки карты сгребу...
– Яволь!
Не обремененный поклажей, Мазур оказался у трапа первым. Не
выпуская винтовки, настороженно поглядывал в ту сторону, откуда могли появиться
основные силы неприятеля. Кацуба приволок сумки, с грохотом свалил у трапа,
умчался за канистрами.
– Готова, хефе!
Мазур обернулся к Ольге. М-да, идеальный солдатик с яркого
рекламного плаката – высокие ботинки, камуфляжные портки, такая же куртка,
черная армейская майка, «гаранд» с длинным магазином на плече, «беретта» у
пояса, мама родная, и мачете нацепила, всадница под бледной луной...