Вот и все регалии, но глупо думать, что оба по этому поводу
хоть как-то комплексовали. Начиная с определенного момента, награды не то чтобы
перестают волновать вовсе – попросту воспринимаются с долей философского
цинизма. Особенно когда в ящике стола и без того имеется звонкая пригоршня
самых разнообразных побрякушек, порой весьма экзотических, пожалованных не
менее экзотическими личностями. Перебрать этих субъектов в памяти – само по
себе развлечение, с лихвой заменяющее несколько толстых томов Майн Рида или
Флеминга. Парочка ухитрилась до сих пор удержаться на троне, ради приличия
именуемом президентским креслом, но большинство либо прозябает в изгнании возле
швейцарских счетов, либо помимо желания вынуждены были прогуляться к ближайшему
фонарному столбу, вопреки первоначальному замыслу дизайнеров наскоро украшенному
веревкой. Генерал Асади обитает и поныне на крохотной дачке под Москвой, где
все соседи считают его отошедшим от дел азербайджанским торговцем фруктами,
генерал Барадж держит роскошный отель в Ла-Валетте, но вот беднягу Иноквати
изрешетили из дюжины стволов так, что и хоронить было нечего, полковнику Касему
разрядил в спину пистолет собственный адъютант, а генералиссимус Олонго вообще
пропал без вести после того, как мятежники ворвались в столицу. Точно известно,
что улететь он не успел, последний правительственный самолет «симбы» спалили в
ангаре, и пешком выбраться из города ни за что бы не смог, очень уж был
приметен, болван восьмипудовый, наставил своих бюстов на каждом перекрестке, а
все монеты украсил собственным горделивым профилем...
Фидель с Раулем, правда, пока что на коне. Недавно в
которой-то из английских газет промелькнуло сообщеньице, что одряхлевший
Фейроль еще греет косточки на испанских пляжах, а ведь как рвались когда-то
«Синие акулы» его вздернуть, сколько трудов приложили... И, что примечательно,
каперанг Мазур, некогда вынужденный за всех за них воевать, до сих пор
жив-здоров, поскрипывает себе без особых взлетов и особых падений, так что
поневоле задумаешься: а стоит ли лезть в вожди, генералиссимусы, отцы нации и
светочи континента?
Словно угадав его мысли – а может, именно так и было, –
Кацуба отложил баян, не вставая, дотянулся до блюдечка с регалиями, легонько
его встряхнул, так что медали звякнули громко, а легонькие звездочки почти
неслышно. И, одержимый, должно быть, той же тягой к философическим раздумьям,
громко заключил:
– Могло быть хуже. Медалюшка на груди лучше креста в
головах.
– Ага, – вяло поддакнул Мазур, поскольку ответить
чем-то более умным на эту пошлейшую сентенцию было невозможно. Подумал и
добавил: – Ничего нового. В царской армии Станислав с мечами, четвертой
степени, таки звался: «На и отвяжись!» Тенденция...
– Я и говорю, – сказал Кацуба. – Главное, медаль
Жукова не всучили. Я ее боюся.
– Почему?
– Потому что ленточка у нее в точности повторяет ленточку
медали «За поход в Китай», – авторитетно просветил Кацуба. – Точно
тебе говорю. Поход девятьсот первого года. Получается некий сюрреализм. Вам
купца очередного обезглавить, друг мой?
– Сделайте милость, – кивнул Мазур.
Они выпили еще по бутылочке, засим Кацуба растянул мехи и на
тот же мотив спел без особой бодрости:
Ядерный грибок стоит, качается,
упираясь прямо в небосвод...
Танки ФРГ, как свечки, плавятся,
на хрена ж их выпустил завод...
Мазур, чтобы поддержать честь морского мундира, потянулся за
гитарой и громко опошлил очередную детскую песенку:
Вместе весело шагать —
по болотам, по зеленым!
А деревни поджигать
лучше ротой или целым батальоном.
В небе зарево полощется, полощется...
Раз бомбежка, два бомбежка – нету рощицы.
Раз атака, два атака – нет селения,
ах, как мы любим коренное население!
Кацуба вдруг отложил баян и привстал, тут же опустился на
койку, повинуясь, видимо, жесту вошедшего. Мазур обернулся. Генерал Глаголев,
двухметровая белокурая бестия с холодными синими глазами, стоял, заложив руки
за спину, и разглядывал обоих со своей всегдашней непроницаемостью.
– Музицируйте, музицируйте... Васнецовы, – махнул он
рукой, почти неуловимым движением опустился на свободный стул. – Имеете
право, как отпущенные в отпуск для короткого загула. А выпью я, что ли, на
халяву бутылочку пивка...
Ловко сорвал крышечку. Мазуру всегда нравилось на него
смотреть – у белокурого верзилы не было л и ш н и х движений. Каждый жест,
каждое перемещение словно планировалось заранее и раскладывалось в уме на серию
отточенных движений. Словно бы робот – и в то же время живой.
– Железки, конечно, хреновые, – сказал генерал, осушив
стакан. – Зато в сжатые сроки. Начнешь представлять к серьезным орденам –
потянется канитель...
Они понимающе пожали плечами и промолчали оба.
– Итак, голова больше не беспокоит... – констатировал
генерал, вполоборота повернувшись к Мазуру. – Водки попили от пуза, судя
по виду, распохмеление прошло удачно, и оба, как говорят психиатры, адекватны к
окружающей реальности...
Господа офицеры снова промолчали, изобразив на лицах
вежливое внимание к начальству и некоторое восхищение проницательностью оного.
По правде говоря, Мазур с превеликой охотой задал бы генералу парочку серьезных
вопросов. Спросил бы, а какова, собственно, дальнейшая судьба означенного
Мазура? Прежнего приказа об откомандировании в распоряжение Глаголева никто
пока не отменял, но вот уже дней десять Мазур пребывал в самом пошлом безделье,
для служилого человека немыслимом...
– Адекватны и отдохнувшие, – задумчиво протянул
Глаголев. – Такова ситуация текущего момента... – Он тем же насквозь
просчитанным движением протянул руку, взял с колен у Мазура гитару, прошелся по
струнам. – Начальство тоже кой-чего сечет в музыке...
После недолгой паузы взял несколько аккордов, не фальшивя,
затянул классическую битловскую:
– Yesterday, all my troubles seeme d so far away...
Замолчал. Отложил гитару. Одним глотком допил оставшееся
пиво, поднялся и направился к двери, бросив через плечо:
– Засиделся я тут у вас... Веселитесь дальше.
Когда дверь за ним захлопнулась, Мазур быстренько обезглавил
двух очередных купцов, протянул бутылку Кацубе и сказал:
– Кстати, об орденах. «Дружба народов» у тебя откуда? Ведь
обещал поведать...
Кацуба молчал, не сводя глаз с захлопнувшейся двери, и его
худая кошачья физиономия на глазах преисполнялась вселенской печали. Мазуру
показалось, что он кое-что понял:
– Ерунда, зря ты всполошился...
– Недолго ты с ним знаком, – сказал Кацуба, ничуть не
повеселев. – Все симптомчики налицо. Пивка на халяву ему было негде
выпить... Посмотрел, в каком мы виде, и понял, что для первого инструктажа
годимся. Или дальней дороги и казенного интереса, мон колонель.