Но до ее дома добрались без приключений. Пару раз попадались
табунки молодежи, однако к ним не вязались. И все же Мазуру упорно казалось,
что следом, в отдалении, кто-то тащится. Пожалев, что не взял фонарик, он
переправил кортик в ножнах из внутреннего кармана за ремень джинсов и готов был
к неожиданностям. Обошлось. Едва переступив порог, как-то незаметно оказались в
постели. Конечно же, Мазур вдоволь наслушался извечных женских глупостей — что
она, вообще-то, не такая, но и не железная, что здесь невыносимо тоскливо, и в
отрезанном от мира городишке всех мало-мальски подходящих мужиков можно
пересчитать по пальцам, да и те, как водится, все разобраны, вот и случается
порой такое, что потом, кажется, год не отмоешься. Мазур поинтересовался,
относится ли он к последней категории, и получил искренний ответ, что нет.
Постарался утешить, как мог — что ничего такого он не думает и прекрасно все
понимает. Это была чистая правда.
Потом пришлось выслушать нехитрую исповедь — закончила
институт в Шантарске в те времена, когда еще была в ходу такая непонятная
нынешней молодежи штука, как распределение, вот и распределили сюда. Довольно
быстро завелся муж, интеллигент, конечно, гитарист, бард и весельчак. Ну, а
вскоре понеслись реформы — непонятные и буйные, как взбесившаяся птица-тройка,
столь же неуправляемые и пугающие. Прежний уклад с грохотом обвалился в
тартарары, старое разломали, а нового не построили, весельчак муж, чью ученую
контору прикрыли, быстро поскучнел и озлился, особенно после того, как все его
попытки поставить бардовский талант на службу победившей демократии оказались
тщетными, — здесь, за Полярным кругом, победившая демократия вообще отчего-то
не нуждалась в бардах, что недвусмысленно и дала понять. Гитарист принялся
лечить кручину водкой и вовсе уж случайными бабами — а поскольку детей не было,
развестись удалось легко, после чего бывший муж в поисках лучшей доли затерялся
на материке, а квартиру оставил ей не столько из душевного благородства,
сколько потому, что квартиры тут стоили дешевле дешевого, не было смысла
размениваться и продавать свою часть.
История была — стандартнее некуда. Правда, Мазуру нравилось,
что Катя д е л и л а с ь, но нисколечко не жаловалась и на плече у него не
плакала. А значит, и утешать не требовалось. Лишь напомнить: перемелется — мука
будет…
А главное, что ему пришлось по сердцу, — за все время она ни
словечком не заикнулась насчет общих планов на будущее. Как любой мужик в годах
и с опытом, Мазур давно научился влет вычислять матримониальные намеки, как бы
закамуфлированы ни были. Здесь ничего подобного не было даже в теоретических
наметках.
Можно бы при таком раскладе совершенно расслабиться душою —
но чем ближе подступал урочный час, тем сильнее он начинал нервничать. Мужчин,
случалось, убивал и простым карандашом — а вот женщинам сроду не подбрасывал
снотворного в питье посреди прекрасной во всех отношениях ночи.
Однако военная косточка взяла свое, и он, рассеянно-нежно
поглаживая прижавшуюся к нему утомленную Катю, начал понемногу прокачивать в
уме предстоящую нехитрую операцию. Кацуба заверял, что пилюля в любой жидкости
растворяется мгновенно и бесследно, словно задержанная зарплата в лабиринтах
министерства финансов. Если, скажем…
Звонок ввинтился в пахнущую духами и любовью спальню, как
штопор в масло. Оба от неожиданности дернулись. Звонок залился пронзительной
трелью, кто-то старательно давил на кнопочку, не отрывая пальца.
— Это еще что? — шепнул Мазур.
— Понятия не имею… — Катя гибко перевалилась через
него, накинула халат. — Ведь не успокоятся, пойду спрошу…
Мазур, рывком впрыгнув в трусы, торопливо последовал за ней,
успев бросить взгляд на светившиеся зеленым стрелки часов — час пятьдесят
восемь. Да нет, не стал бы человек Кацубы устраивать такую какофонию, все было
расписано…
Катя уже приоткрыла дверь, не сняв цепочки, выглянула в
щелочку. Быстрым взглядом оценив окружающее с точки зрения полезности в
рукопашной, он схватил пустую бутылку из-под венгерской минералки, примерился,
об который угол ее разбить с целью получения «розочки», встал к стене.
Зря паниковал, кажется. Перебросившись буквально парой слов
с кем-то невидимым, Катя наскоро захлопнула дверь, пробежала мимо него,
схватила со стула джинсы и принялась торопливо в них влезать. Натянула свитерок
на голое тело, напялила шапочку, стала запихивать под нее растрепанные волосы.
Показала Мазуру на кроссовки в углу. Он кинулся, быстренько подал, успел
шепнуть:
— Что такое?
— Милиция, — задыхающимся шепотом ответила она,
напяливая кроссовки на босу ногу. — В музее пожар. Неужели мы там что-то
оставили…
— Не могли, я все тщательно…
— Я побегу, а ты сиди…
Звонко щелкнул замок. Мазур остался в полнейшей
растерянности, в положении самом дурацком. Спать не ляжешь, но непонятно, чем и
заняться… А посему он валялся на смятой постели, временами вставал, выглядывал
в окно, где ничего не видел, кроме необитаемой темноты, курил и ждал.
Три часа. Срок. Он тихонечко приоткрыл входную дверь,
привалился к косяку и стал ждать, пытаясь подобрать убедительные извинения.
Однако проходили минуты, но дверь подъезда так и не хлопнула, никто не поднялся
по ступенькам…
Прождав минут десять, он плюнул и вернулся в квартиру — т а
к и х опозданий в этом деле не бывает, не придет, и торчать на площадке нечего…
Еще минут через пять под окном остановилась машина. Это
привезли назад Катю. Она захлопнула дверь, не глядя, скинула кроссовки, прошла
в комнату и, устало уронив руки, плюхнулась на постель. Лицо у нее было такое,
словно предстояло срочно решить — то ли смеяться, то ли плакать…
— Ну, что там? — осторожно спросил Мазур.
— Ох… — не вздохнула, а произнесла она, положила голову
ему на плечо. — Артистка погорелого театра… То бишь директриса погорелого
музея. Половина выгорела — и на первом, и на втором. Вторую половинку отстояли,
так что зрелище то еще… Слава богу, мы с тобой ни при чем. Огонь пошел совсем
не оттуда — с первого этажа, из запасников.
— Что-то ценное там было?
— Да откуда там ценное… Сплошной хлам. Проводка, скорее
всего. Я мэру написала сто челобитных, только у него прожекты поглобальнее, не
до музея… Проводка, определенно. Грабить там нечего, а само здание никому не
нужно — это у вас, на Большой земле, говорят, выживают поджогами бюджетников
вроде нас, но здесь-то к чему? Бог ты мой, а на что теперь чинить? И так
нищенствуем…
— Ложись, — сказал Мазур, легонько ее баюкая и ни черта
не понимая. — Утро вечера мудренее…
* * *
…Часу в восьмом утра он покидал приют любви — успевший
немного вздремнуть и оттого, в общем, бодрый. Поднял воротник куртки, ускорил
шаг. Кое-где загорались окна — город просыпался весьма неспешно. Настроение
было если не прекрасное, то близкое к таковому — расстались без малейших
напрягов, и уж тем более без претензий, договорившись встретиться вновь при
первом же удобном случае, а применить майорову химию так и не довелось, к
счастью… Мазур приосанился и подумал: ежели в квартире, которую ты только что
покинул, блаженно спит удовлетворенная женщина, в старики записываться
рановато, еще побарахтаемся.