К середине, где ряды сходились все меньшими окружьями,
могилки были уже старые, надписи на многих не разобрать, а сохранившиеся, как
верстовые столбы, уводили в прошлое. ТРИКСИ. ЕЕ ЗАДАВИЛО НА ШАССЕ 15 сен. 1968.
В этом же ряду Луис увидел большой фанерный щит, глубоко врытый в землю. От
снега, дождей и ветров он обтрепался и чуть покосился. Едва различалась
надпись: В ПАМЯТЬ О МАРТЕ, НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ КРОЛЬЧИХЕ. УМЕРЛА 1-го МАРТА 1965. А
рядом, но в следующей аллейке: ГЕН. ПАТТОН! НАШ! СЛАВНЫЙ! ПЕС! — восклицало
каждое слово. «Генерал Паттон» скончался в 1958 году. «ПОЛИНЕЗИЯ», — прочитал
Луис на другой дощечке и, вспомнив свои детские книги и их героев, сообразил,
что это скорее всего попугай. В последний раз он прокричал «Дай Поли печенья»
летом 1953 года. На двух ближних к центру рядах надписи не сохранились. Вот,
чуть в стороне, он приметил целую плиту из песчаника, на ней неумело выбиты
слова: ХАННА, ЛУЧШАЯ СОБАКА НА СВЕТЕ 1929 — 1939. Песчаник недолговечен, и
надпись скорее угадывалась, нежели читалась. Но сколько же терпения и труда
понадобилось безвестному мальчугану, чтобы запечатлеть память о друге в камне.
Невероятно! Любовь и горе маленьких людей не могло оставить равнодушным. Их
родители вряд ли так же почитали своих стариков или даже детей, случись тем
умереть во младенчестве.
— Да, тут целая летопись, — обратился Луис к подошедшему
Джаду.
Тот кивнул.
— Пойдемте-ка. Покажу кое-что. — И повел его к середине. До
чего же старательно последний, внешний круг могилок повторял этот, внутренний,
самый маленький, самый старый. Джад остановился подле упавшей на землю
сланцевой плиты. Присел, аккуратно поднял ее, поправил.
— Вот здесь надпись была. Сам каждую буковку выбивал. Теперь
уж стерлось. Тут моя первая собака лежит. «Пестрый» его звали. Умер от старости
в девятьсот четырнадцатом, как раз когда война началась.
Надо же, не всякое человечье кладбище может похвастать такой
давней историей. Луис походил меж старыми могилками, но ни одна надпись не
уцелела, кое-где и таблички поглотила высокая трава. Луис с натугой выдернул
пучок-другой, земля будто вздохнула, не хотела расставаться с зелеными
стебельками. На обнажившемся пятачке забегали-засуетились жучки. Луису
сделалось не по себе, он подумал: ТАКОЕ МЕСТО ЗВЕРУШКАМ ОТДАВАТЬ? НЕ ОЧЕНЬ-ТО
МНЕ ЭТО ПО ДУШЕ.
— А когда кладбище образовалось?
— Да уж и не припомню. — Джад засунул руки в карманы,
задумался. — Когда Пестрого хоронил, оно уже было. Друзья мне тогда и могилу
помогли выкопать. Не так-то легко, между прочим, земля здесь ровно камень.
Случалось потом и мне им помогать. Вон там, — он ткнул узловатым пальцем, —
собака Пита Лавассера, если мне память не изменяет, а вон три могилки, одна за
другой — кошки Альбиона Кроугли. Старина Фритчи голубей держал. Так одного
собака задрала, мы с Элом и Карлом его тоже здесь похоронили. — Джад задумчиво
помолчал. — Да, никого уж из моих дружков-приятелей не осталось. Померли все.
Все до одного.
Луис помолчал, тоже засунул руки в карманы и оглядел
кладбище.
— Земля здесь ровно камень, — повторил Джад, — ничего живого
не приемлет, самый раз для мертвых.
Неподалеку тихонько заплакал Гейдж, Рейчел подхватила его на
руки.
— Проголодался, бедненький. Лу, по-моему, нам пора домой.
Ну, пожалуйста, пойдем, а?
— Конечно, пора. — Луис накинул на плечи лямки сынишкиного
креслица, повернулся к жене спиной, чтобы удобнее было сажать Гейджа. — ЭЛЛИ!
Где ты, ЭЛЛИ?
— Да вон, гляди. — Рейчел указала на гору валежника, по
которой, как по шведской стенке в спортзале, карабкалась дочь.
— Давай-ка слезай потихоньку, малышка, — вдруг встревожился
Джад. — Не ровен час, нога меж сучьев провалится, недолго и сломать.
Элли спрыгнула наземь.
— Ух ты! — вскрикнула она, потирая бедро. Она зацепилась за
сук, ногу не оцарапала, но брюки порвала.
— Вот видишь, не напрасно предупреждал. — Джад взъерошил ей
волосы. — На эту кучу и взрослый не рискнет взобраться, даже тот, кто каждое
дерево в лесу знает. Обойдет стороной. Деревья падают, умирают и делаются
злыми. Так и норовят укусить.
— Правда? — удивилась Элли.
— Конечно. Здесь они, видишь, вроде штабелем сложены, но
один неверный шаг — посыплются одно за другим.
Элли взглянула на Луиса.
— Это правда, папа?
— Правда, дочка.
— Ух! — она обернулась и крикнула куче валежника. — Вы мне
штаны порвали, у-у, злючки!
Взрослые рассмеялись. Валежник промолчал. Лишь по-прежнему,
как уже не один десяток лет, тянул побелевшие скрюченные руки-сучья к солнцу.
Луису представилось, что это скелет огромного древнего дракона, которого убил
доблестный рыцарь. И лежит теперь, устрашая всех, груда драконьих костей.
Еще ему показалось, что очень уж заботливо уложены деревья и
валежник, отгораживая кладбище от дремучего леса, иногда Джад Крандал вскользь
упоминал о нем, как об «индейском лесе». Неужто так постаралась природа, уложив
деревья штабелем, а валежник сверху пирамидой, неужели…
Но тут Гейдж уцепился за отцово ухо и крутанул, пуская
радостные пузыри, и Луис враз забыл о валежнике за Кошачьим кладбищем. Пора
домой!
9
Назавтра Элли пришла домой чем-то встревоженная. Луис сидел
в кабинете и собирал модель легковой машины: «Серебристое привидение» фирмы
«Роллс-Ройс», выпуска 1917 года, шестьсот восемьдесят деталей, пятьдесят
подвижных частей. Модель была почти готова, Луис уже представлял за рулем
осанистого шофера в униформе, потомка кучеров, колесивших по Англии век-два
назад в экипажах.
С детства, лет с десяти, Луис был просто помешан на моделях.
Началось с того, что дядя Карл подарил ему конструктор: аэроплан времен первой
мировой войны. Сколько он их потом собрал! С годами он выбирал все более
сложные игрушки. Увлекся одно время мастерить кораблики в бутылках, потом —
военную технику, оружие. Пистолеты он делал такие, что, казалось, нажми на
курок — выстрелит! Последние пять лет его занимали в основном большие корабли. В
университете на полке в кабинете у него стояли модели «Лузитании», «Титаника»,
а «Андреа Дориа», законченная накануне переезда, бороздила просторы каминной
полки в гостиной. Теперь же он обратился к легендарным автомобилям прошлых лет.
Как подсказывал опыт, нового увлечения должно хватить лет на пять. Рейчел
глядела на его забаву всепрощающим супружеским оком, но, как ему казалось, с
толикой недовольства: она все еще ждала — после десяти лет семейной жизни, —
когда же ее муж повзрослеет. Возможно, такому отношению она обязана отцу, тот
все десять лет считал, что зять у него — недотепа и глупец.