— Ну, разумеется! — всхлипнула Мисси. — Бедный Луис! Бедная
Рейчел!..
И тут вдруг он почувствовал, угадал, что она скажет следом.
Как он боялся этих неизбежных, неотвратимых слов. Точно пули из револьвера
крупного калибра, они сразят его наповал. И что расстрел этот ему придется
выдерживать полтора часа, целую вечность! А потом еще на дневной церемонии, хотя
к тому времени утренние раны все еще будут кровоточить.
— …Слава Богу, он не мучился! Быстрая смерть, и то утешение!
ДА УЖ, БЫСТРАЯ, КУДА БЫСТРЕЙ. Луису так и хотелось
безжалостно выплюнуть ей в лицо гневные слова, обдать ее, словно ледяными
брызгами, колючими словами правды. ДА УЖ, БЫСТРАЯ. ПОТОМУ-ТО ГРОБ И ЗАКРЫТ.
ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ МЫ С РЕЙЧЕЛ РАТОВАЛИ ЗА ТО, ЧТОБЫ РАЗОДЕВАТЬ ПОКОЙНИКОВ КАК
МАНЕКЕНЫ В УНИВЕРМАГАХ, ЧТОБЫ НАКРАШИВАТЬ И РУМЯНИТЬ УСОПШИХ, С ГЕЙДЖЕМ НИЧЕГО
БЫ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ. ДА, МИССИ, ДОРОГАЯ, СМЕРТЬ ЕМУ ВЫПАЛА БЫСТРАЯ: ВЫСКОЧИЛ НА
ДОРОГУ — РАЗ! — И ПОД МАШИНОЙ. ЕГО ПРОВОЛОКЛО МЕТРОВ СТО, ДО ДОМА РИНГЕРОВ. ТАК
ЧТО, ДАЙ БОГ, ЕСЛИ ОН УМЕР СРАЗУ ОТ УДАРА. Я БЕЖАЛ ЗА НИМ СО ВСЕХ НОГ И ВСЕ
ЗВАЛ, ЗВАЛ. НЕУЖТО ДУМАЛ, ЧТО ОН ЖИВ? ЭТО Я-ТО — ВРАЧ! МЕТРОВ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ
ПОДОБРАЛ ЕГО БОТИНОК. МЕТРОВ ЧЕРЕЗ СОРОК ГРУЗОВИК СЪЕХАЛ НА ОБОЧИНУ, ВЫВАЛИВ
ПРЯМО К АМБАРУ РИНГЕРОВ БОЛЬШОЙ ЯЩИК, ИЗ ОКРЕСТНЫХ ДОМОВ ВЫСЫПАЛИ ЛЮДИ. А Я ВСЕ
БЕЖАЛ И ЗВАЛ СЫНА, МИССИ. ПОДОБРАЛ ЕГО СВИТЕР, ВЕСЬ ВЫВЕРНУТЫЙ, ПЕРЕКРУЧЕННЫЙ, ЕЩЕ
МЕТРОВ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ — ДРУГОЙ БОТИНОК, НУ, А ТАМ УЖЕ Я НАШЕЛ И САМОГО ГЕЙДЖА.
Все перед глазами вдруг посерело, подернулось радужной
пленкой, как голубиное крыло и… померкло. Он вцепился в острый край подставки и
удержался на ногах.
— Луис, вам нехорошо? — донеслось воркование Мисси.
— Луис? — Голос ближе, тревожнее.
Пелена спала, все вокруг прояснилось.
— Луис, вам плохо?
— Нет, нет. — Он даже улыбнулся. — Все в порядке, Мисси.
Она расписалась за себя и за мужа круглым, старомодным
почерком, даже адрес не забыла. Потом подняла взгляд на Луиса и тотчас
потупилась, словно чувствовала себя виноватой за то, что жила подле злосчастной
дороги.
— Мужайтесь, — прошептала она.
Ее муж пожал Луису руку, что-то промычал — острый, как
наконечник стрелы, кадык заходил вверх-вниз — и поспешил за женой к гробу,
изготовленному в городе Сторивилль, в штате Огайо, где Гейджу так и не довелось
побывать и где его не знала ни одна душа.
За четой Дандридж цепочкой потянулись и другие. Луис
принимал рукопожатия, объятия, слезы соболезнования. Воротничок рубашки и плечо
пиджака промокли насквозь. Запах цветов пронизал всю комнату, смешавшись с
особым запахом смерти. Его Луис помнил с детства — тяжелый, приторный запах
похоронных цветов.
Луиса утешали: слава Богу, что Гейдж не страдал — он слышал
это 35 раз, неисповедимы пути Господни, на все воля Его — 25 раз; сейчас Гейдж
приобщился сонму Ангелов, и за него можно радоваться — эти слова ему довелось
выслушать 12 раз.
Странное дело. Вместо того, чтобы с каждым разом все больше
и больше отрешаться от банальностей (так, часто слыша собственное имя,
перестаешь соотносить его с собой), Луис чувствовал, как все глубже и больнее
вгрызаются они в душу, режут по живому. И когда перед ним появились теща с
тестем — никуда не денешься! — он уже чувствовал себя как загнанная лошадь.
Да, похоже, Рейчел права: старик Гольдман сильно сдал.
Сколько ему? Пятьдесят восемь или пятьдесят девять? Сегодня можно дать все
семьдесят. Неподвижное, точно высеченное из камня лицо — вид нелепый, ни дать,
ни взять израильский премьер Менахем Бегин, такая же лысина, такие же
бутылочного цвета очки. Рейчел говорила, что, приехав к родителям на День
Благодарения, ужаснулась: до чего ж постарел отец! Но Луис тем не менее не
ожидал встретить старика в столь удручающем виде. Может, в День Благодарения он
и выглядел лучше, ведь одного из любимых внуков он потерял только сейчас.
Рядом с ним стояла Дора. Лицо ее скрывалось под двойным, а
то и тройным слоем траурной вуали. Волосы, как заведено у великосветских
американских старушек, подкрашены голубым. Она держалась за мужнину руку. Под
вуалью (единственное, что приметил Луис) поблескивали слезы.
И вдруг сразу все прошлые обиды отошли. Луис понял, что не
таит больше зла на этих стариков, ибо зло — слишком тяжелая ноша. А может,
наслушавшись малоискренних соболезнований, он наконец увидел горе, соразмерное
своему?
— Спасибо вам, Ирвин, спасибо, Дора, — тихо проговорил он. —
Спасибо, что приехали.
Он неуклюже повел руками: то ли хотел поздороваться с
Ирвином, то ли обнять обоих. Почувствовал, как на глаза навернулись слезы —
впервые за все утро. Мелькнула дикая мысль: неужто сейчас наступит примирение,
доставшееся столь дорогой ценой. Как в сентиментальных девичьих книжках, где
лишь смерть героя рушит вражду, и на ее руинах взрастают новые чувства, не в
пример его извечной тупой, ноющей боли.
Дора потянулась было к зятю — видимо, тоже обнять его. И
даже пробормотала: «Ох, Луис…», но тут муж одернул ее. Никто, пожалуй, не
обратил внимания на короткое замешательство всей троицы (разве что
распорядитель, он неприметно стоял в дальнем углу. Луису подумалось, что дядя
Карл непременно бы все заметил). Луис так и застыл с полупростертыми руками, а
Ирвин с Дорой стояли вытянувшись, как фигурки брачующихся под венцом на
свадебном торте.
Тесть в отличие от тещи не уронил и слезинки. В глазах его
горела ненависть (МОЖЕТ, ОН ДУМАЕТ, ЭТО Я УБИЛ ГЕЙДЖА, ЧТОБЫ ЕМУ ДОСАДИТЬ? —
подумал Луис). Старик смерил зятя уничижительным взглядом: ты, мразь, мало
того, что украл дочь, еще и вверг ее в страшное горе. Но быстро перевел взгляд
на гроб и лишь тогда чуть смягчился.
Луис все же предпринял последнюю попытку.
— Ирвин. Дора. Нам нужно быть вместе… чтобы… чтобы пережить
такое.
— Луис… — начала было снова Дора, причем голос у нее ДОБРЫЙ,
отметил Луис. Но Ирвин, видимо, подтолкнул жену, и они оказались за спиной
Луиса. Не глядя по сторонам (и тем более не оборачиваясь на зятя), они подошли
к гробу, и Ирвин извлек из пиджачного кармана маленькую черную ермолку.
ВЫ НЕ РАСПИСАЛИСЬ В КНИГЕ! — мысленно крикнул им вслед Луис,
и вдруг на него накатила волна такого жгучего злорадства, что лицо дернула
судорога.
Наконец утренняя церемония кончилась. Луис позвонил домой.
Трубку поднял Джад, спросил, как все прошло. Нормально, ответил Луис и попросил
к телефону Стива.
— Если Рейчел будет в состоянии подобающе одеться, я,
пожалуй, отпущу ее на дневное прощание, — сказал тот. — Вы, Луис, согласны?
— Согласен.
— Как вы сами-то, Лу? Только не надо бодрячества,
договорились?