Кстати, как должны были распорядиться судоходной компанией в
соответствии с условиями документа, который мы назовем «кошачьим завещанием»?
Я внимательно посмотрел на Холмса, но, как всегда, трудно
было сказать, пытался он шутить или нет. Даже после многих лет, проведенных с
ним рядом, и всех приключений, в которых мы принимали участие, юмор Холмса
продолжал оставаться недоступным даже для меня.
– Ее должны были передать в распоряжение совета директоров,
и в этом пункте ни слова не было о Стивене, – ответил Лестрейд и выбросил в
окно недокуренную сигару как раз в тот момент, когда кучер свернул на
подъездную дорогу, ведущую к дому, который показался мне на фоне зелени,
поникшей под потоками проливного дождя, на удивление безобразным. – Но теперь,
когда отец скончался и новое завещание найти не удалось, у Стивена Халла есть
то, что американцы называют «средством для достижения цели». Компания назначит
его исполнительным директором. Они сделали бы это в любом случае, однако нынче
это произойдет на тех условиях, которые выставит Стивен Халл.
– Да, – согласился Холмс. – «Средство для достижения цели».
Хорошее выражение. – Он высунулся под струи дождя. – Остановитесь, кучер! –
крикнул он. – Мы еще не закончили разговор!
– Как скажете, хозяин, – ответил кучер, – но здесь, на
облучке, дьявольски мокро.
– У вас в кармане будет достаточно, чтобы сделать такими же
дьявольски мокрыми и ваши внутренности, – пообещал Холмс, что, судя по всему,
удовлетворило кучера. Он остановил кеб в тридцати ярдах от главного входа. Я
слушал, как дождь барабанил в стенки кеба, пока Холмс раздумывал. Наконец он
подал голос: – Старое завещание – то, которым он дразнил их, – никуда не
исчезло?
– Нет, разумеется. Старое завещание лежит на столе, рядом с
его телом.
– Великолепно, четверо подозреваемых! Слуг не станем
принимать во внимание.., пока. Заканчивайте побыстрее, Лестрейд, – финальные
обстоятельства и запертая комната.
Лестрейд заспешил, время от времени заглядывая в свои
записи. Месяц назад лорд Халл заметил маленькое черное пятно на правой ноге,
прямо под коленом. Вызвал семейного доктора. Тот поставил диагноз – гангрена –
неожиданное, но довольно часто встречающееся следствие подагры и плохого
кровообращения. Врач сообщил лорду Халлу, что ногу придется отнять, причем
значительно выше пораженного места.
Лорд Халл смеялся так, что по его щекам текли слезы. Врач,
ожидавший любой реакции пациента, кроме такой, потерял дар речи.
– Когда меня положат в гроб, пилильщик костей, – сказал
Халл, – обе ноги все еще будут у меня на месте, учтите это.
Доктор сказал ему, что сочувствует несчастью, понимает, что
лорд Халл хочет сохранить ногу, но без ампутации он не проживет больше шести
месяцев и последние два будет страдать от мучительных болей. Тогда лорд Халл
поинтересовался, каковы его шансы выжить, если он согласится на операцию. При
этом лорд Халл не переставал смеяться, сказал Лестрейд, словно это была самая
удачная шутка, которую ему приходилось слышать. Доктор после долгих колебаний
сказал, что шансы те же.
– Чепуха, – заметил я.
– Именно эта сказал и лорд Халл, – ответил Лестрейд, –
только он употребил слово, больше распространенное в ночлежных домах, чем в
гостиных.
Халл сказал доктору, что сам считает, свои шансы не более
одного к пяти.
– Что касается боли, не думаю, что до этого дойдет, –
заключил он, – пока есть настойка опия и ложка поблизости, чтобы размешать ее.
На следующий день лорд Халл сделал свое потрясшее всех
заявление, что он собирается изменить завещание. Как именно, не сказал.
– Вот как? – Холмс вонзил в Лестрейда взгляд спокойных серых
глаз, так много повидавших на своем веку. – И кто, позвольте спросить, был
потрясен?
– Думаю, ни один из них. Но вам знакома человеческая
природа, Холмс, – надежда умирает последней.
– Это верно – и некоторые тут же принимают меры против
катастрофы, – мечтательно сказал Холмс.
Итак, утром лорд Халл собрал свою семью в гостиной и, когда
все заняли свои места, осуществил акт, который удается лишь немногим
завещателям, акт, который обычно исполняют их адвокаты своими болтающимися
языками после того, как их собственные замерли навсегда.
Короче говоря, он прочитал им свое новое завещание,
оставляющее почти все состояние несчастным котятам в приюте миссис Хэмфилл.
В тишине, которая последовала за этим, он встал – не без
труда – и благосклонно одарил их всех улыбкой помертвевшей головы. Опершись на
свою трость, он сделал следующее заявление, которое я и сейчас нахожу столь же
отвратительным, как и тогда, когда Лестрейд рассказал о нем в кебе, за спиной
кучера:
– «Все прекрасно, не правда ли? Да, поистине прекрасно! Вы
служите мне преданно, женщина и молодые люди, почти сорок лет. Теперь я намерен
с самой чистой и безмятежной совестью, какую только можно вообразить,
вышвырнуть вас на улицу. Но не расстраивайтесь! Все могло быть гораздо хуже!
Фараоны заблаговременно убивали своих любимцев, до собственной смерти, для
того, чтобы любимцы были уже там, в потусторонней жизни, и приветствовали своих
повелителей, которые могли их пинать или ласкать.., согласно собственной
прихоти, и так всегда.., всегда, всегда, – рассмеялся он, глядя на них. Они
смотрели на его одутловатое умирающее лицо, на новое завещание – должным
образом оформленное, с подписями свидетелей, как все они видели, – которое он
сжимал в руке, похожей на клешню.
Поднялся Уильям, который произнес:
«Сэр, хотя вы являетесь моим отцом и без вашего участия я не
появился бы на свет, но я должен сказать, что вы самое низкое существо из всех
ползавших по лицу земли с тех пор, как змий соблазнил в райских кущах Еву».
«Ошибаешься!
– возразило престарелое чудовище, все еще смеясь. – Мне
известны четыре существа, которые еще ниже. А теперь, если вы меня извините,
мне нужно положить в сейф кое-какие важные бумаги.., и сжечь в камине те, что
уже не имеют никакого значения».
– У него все еще было старое завещание, когда он стоял перед
ними? – спросил Холмс. Он казался не столько потрясенным, сколько
заинтересованным.
– Да.
– Он мог бы сжечь старое завещание, как только новое было
подписано и засвидетельствовано, – задумчиво произнес Холмс. – Для этого у него
оставался весь день и весь вечер. Но он не сделал этого, правда? Почему? Каково
ваше мнение по этому вопросу, Лестрейд?
– Думаю, даже тогда он еще хотел над ними поиздеваться. Он
ввергал их в искушение, хотя и полагал, что они не поддадутся ему.