Если Алан и в самом деле отправлял запрос в Отдел
социального обеспечения детей, он мог, конечно, назвать ее Патрицией, но тогда
ему бы ответили, что такая в архивах не значится. Так или нет? Конечно, так. У
них ведь даже адреса этого не было: в графе ПОСЛЕДНЕЕ МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ во всех
заявлениях и анкетах она в те времена указывала адрес родителей, а их дом
находился совсем на другом конце Касл Рок.
А вдруг Алан дал им два варианта имени – Полли и Патриция?
Ну, предположим, и что тогда? Полли прекрасно знала схему
работы бюрократической машины того учреждения, чьи пороги обивала. Какое бы имя
им не дали в запросе, ответ пришел бы с указанием того имени и на тот адрес,
который значится в документации. Бюрократы все одинаковы. У Полли была знакомая
в Оксфорде, которая получала корреспонденцию из университета штата Мэн, всегда
подписанную ее девичьим именем, хотя она после окончания успела выйти замуж и
ко времени получения последнего письма прожила с мужем двадцать лет.
Это письмо адресовано мисс Патриции Чалмерс, а не Полли
Чалмерс. А кто в Касл Рок называет ее так?
Тот самый человек, который знал полное имя Нетти Кобб –
Нетита. Ее добрый друг Лилэнд Гонт.
«Все эти размышления по поводу карусели с именами
чрезвычайно занимательны, – неожиданно вмешалась ворчливым тоном тетя Эвви, –
но главное не это, Триша. Главное – мужчина, твой мужчина. Он ведь твой, не так
ли? Даже теперь. Разве ты недостаточно хорошо его знаешь, чтобы не поверить,
что он никогда не станет действовать у тебя за спиной, как об этом сообщается в
письме. И не важно, какое имя на нем проставлено и насколько убедительно
составлен текст… главное, что он не мог так поступить. Ведь ты не можешь этого
не знать, Триша, потому что ты знаешь его самого».
– Да, – прошептала Полли, – я его знаю. Как же она могла в
это поверить? А может быть, она заставила себя поверить в этот абсурд, потому
что боялась, что Алан, узнав правду об азке, заставит ее сделать выбор между
амулетом и им самим?
– Нет, это слишком просто, – шептала Полли. – Ты поверила, в
самом деле поверила. Всего на полдня, но поверила. О Господи, Господи, что я
наделала?
Она отшвырнула письмо на пол с гримасой отвращения, какая
может появиться на лице женщины, внезапно обнаружившей, что держит в руках
дохлую крысу.
«Я ведь не сказала ему, на что рассердилась, даже не дала
возможности объяснить, оправдаться… Я просто… поверила. Но почему? Во имя всего
святого, ПОЧЕМУ?»
Она, безусловно, знала ответ на этот вопрос. Потому что она
боялась, что выплывет наружу ложь относительно ее жизни в Сан-Франциско,
относительно истинной причины гибели Келтона и того, что главной виновницей его
смерти была она сама. И вся эта страшная правда станет достоянием человека,
чьим мнением она дорожит больше всего на свете.
И это еще не все. И даже не большая часть всего. Гордыня –
вот главное. Болезненная, гневная, отчаянная, вымученная и бессмысленная
гордыня. Гордость как монетка, без которой опустеет ее кошелек. Она поверила,
потому что устыдилась, а стыд родился из гордости.
«Мне всегда нравились гордячки».
Жестокий приступ боли охватил руки Полли. Она застонала и
прижала их к груди.
«Еще не поздно, – мягко произнес голос мистера Гонта. – Даже
теперь еще не совсем поздно».
– К чертям собачьим гордость! – Неожиданно крикнула Полли в
темноте своей спальни и резким движением сорвала азку с шеи. Она держала в
стиснутом кулаке серебряную цепочку с маленьким шариком на конце, и что-то в
этом шарике жалобно хныкало – ломалось с хрустом, как яичная скорлупа. К ЧЕРТУ
ГОРДОСТЬ!
Боль заползала в руки как злобное голодное животное, но
Полли понимала, что не такая она уж невыносимая, не такая страшная, ничего
общего с той, которую она так боялась. Она знала это теперь так же твердо, как
то, что Алан не имел ничего общего с письмом, присланным из Отдела социального
обеспечения детей из Сан-Франциско.
– К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ ГОРДОСТЬ! К ЧЕРТЯМ! К ЧЕРТЯМ! – кричала
Полли и швырнула азку через всю комнату.
Шарик ударился о стену, отскочил, упал на пол и раскололся.
Вспышка молнии осветила комнату, и Полли увидела, как из трещины показались две
волосатые лапы. Трещина расширилась, и на свет Божий выполз маленький паучок.
Он быстро засеменил в ванную. Очередная вспышка молнии очертила троекратно
увеличенную тень паука, словно причудливую татуировку.
Полли вскочила с постели и помчалась вслед за ним. Надо его
убить и как можно скорее, потому что он рос с каждой секундой, прямо на глазах.
Он был вскормлен ядом, который высасывал из ее собственного тела, и теперь,
освободившись из скорлупы, неизвестно до каких размеров вырастет.
Она щелкнула выключателем в ванной, и над раковиной замигала
лампа дневного света. Паук направлялся в сторону ванны. Когда он был еще у
двери, размером не превосходил жучка, теперь же стал не меньше мыши.
Когда Полли вошла в ванную комнату, он повернулся и бросился
к ней, издавая лапками то самое шуршание, которое она слышала внутри азки. «Я
грела его на своей груди, – успела подумать Полли, – все это время я грела и кормила
его собственным телом…».
Паук был темно-коричневого цвета. Волоски топорщились на
лапках. Глаза смотрели на нее в упор и краснели фальшивыми рубинами… из пасти
высовывались два клыка, загнутые, как зубы вампира. С них капала прозрачная
жидкость. Падая на кафельный пол, капля оставляла дымящуюся ямку.
Полли с криком схватила вантуз, стоящий рядом с унитазом.
Руки тут же отозвались болью, как будто обругали ее, но она превозмогла боль и,
сжав изо всех сил деревянную ручку вантуза, с размаху ударила паука. Он успел
отползти, повредив лишь одну лапу, и теперь волочил ее. Полли бросилась вслед
за пауком, ползущим к ванне.
Даже покалеченный, он продолжал расти. Теперь уже
превосходил размером крысу. Округлое брюшко касалось кафельного пола. Он
добрался до пластиковой занавески, ограждавшей ванну, и пополз вверх, изо всех
сил работая лапами.
Каждый шаг по пластику – словно упавшая капля воды. Кольца,
державшие занавеску, позвякивали на алюминиевой палке, протянутой над головой.
Полли размахнулась вантузом, как бейсбольной битой, и снова
ударила отвратительное насекомое резиновым концом. Чашка вантуза была довольно
велика, но в цель, к сожалению, не попала. Занавеска отлетела внутрь, и паук
мясисто шлепнулся на дно ванны. В этот момент погас свет.
Полли стояла в темноте с вантузом в руках и прислушивалась к
шороху, издаваемому лапами паука. Вспышка молнии осветила ванную комнату, и
Полли увидела жирную спину паука, пытающегося пролезть в сливное отверстие
ванны.