Ее лицо, освещенное голубоватой вспышкой молнии, напомнило
ему перекошенную злобой физиономию гарпии. Она все еще была одета в кокетливый
фартучек (Нэн всегда предпочитала одеваться как положено официантке), но от
груди, скрытой белыми кружевными оборками, несло рвотой.
Преподобный Роуз, пошатываясь, привалился к ее плечу,
бессильно опустив голову. Он несколько раз пытался попросить Нэн, чтобы она
отпустила его волосы, но всякий раз его слова заглушал раскат грома.
Еще несколько человек последовали за ними через разбитое
окно, но большинство продолжало топтаться в вестибюле у наглухо закрытых
парадных дверей. Теперь Нэн поняла, почему они были так неприступны: снаружи их
подпирали два железных лома. Она выбила их, освободив дверь в тот самый момент,
когда молния сверкнула над Общинной площадью, прямым попаданием угодив в
подмостки эстрады, на которой когда-то молодой мученик Джон Смит назвал имя
убийцы, и эстрада вспыхнула как спичка. Поднялся сильный ветер, раскачивая
верхушки деревьев, как будто пытаясь разогнать ими несущиеся наперегонки черные
тучи.
Как только ломы отлетели в стороны, двери распахнулись с
такой силой, что одна даже сорвалась с петель, упав прямиком на цветочную
клумбу, украшавшую церковное крыльцо. Поток баптистов с выпученными глазами,
перекошенными лицами, сгибающихся в приступах рвоты, вывалился наружу: они
падали, спотыкаясь один об другого и катясь по ступенькам церковного крыльца.
Все они источали зловоние. Все рыдали. Все кашляли. Всех
тошнило. И все потеряли разум.
8
Рыцари Колумба под предводительством отца Брайама и Дочери
Изабеллы под руководством Бетси Виг встретились в центре автостоянки в тот
момент, когда небеса разверзлись окончательно и дождь хлынул как из ведра.
Бетси схватила отца Брайама за плечи: глаза у нее были красные, из них
постоянно текли слезы, мокрые волосы облепили голову неопрятными прядями.
– Там остались еще другие! – кричала она. – Наоми Джессап…
Тония Биссет… не знаю даже, сколько их там.
– Кто? – вопил Альберт Жендрон. – Кто это сделал?
– Баптисты! – кричала в перерывах, между всхлипами Бетси.
Но когда небо вспыхнуло, пронзенное множеством стрел молний,
Бетси зарыдала как сумасшедшая.
– Они назвали меня папской подстилкой! Это баптисты!
Баптисты! Это все проклятые Богом баптисты!
Отец Брайам тем временем сумел освободиться из объятий Бетси
и бросился к дверям Приюта. Он оттащил лом, подпиравший двери в самой середине
с такой силой, что выгибал их внутрь. Двери распахнулись, выпустив наружу толпу
полуобморочных, залитых рвотой женщин и клубы зловонного дыма.
Вдруг он заметил Антонию Биссет, «милую Тонию», которая так
ловко всегда работала иголкой и ниткой и с такой готовностью помогала в любом
новом церковном проекте. Она лежала на полу у председательского стола,
полуприкрытая знаменем с изображением Инфанта Праги. Перед ней на корточках
сидела и плакала Наоми Джессап. Голова Тонии была повернута под неестественным
углом. Неподвижный взгляд смотрел в потолок. Зловоние погубило Антонию Биссет,
которая ничего не покупала в магазине Нужные Вещи и не выполняла никаких
поручений мистера Гонта.
Наоми увидела отца Брайама, стоявшего на пороге, поднялась и
бросилась к нему. Она находилась в таком шоке, что зловоние, источаемое бомбой,
казалось, больше ее не беспокоило.
– Отец! – кричала она. – Почему? Почему они это сделали?
Ведь мы всего лишь хотели немного повеселиться… ничего дурного. За что?
– Потому что этот человек безумен, – тихо сказал отец Брайам
и обнял Наоми.
Рядом с ними прозвучал голос Альберта Жендрона, тихий и
зловещий.
– Пошли за ним, – произнес он.
9
Христово Воинство баптистов маршировало по Харрингтон Стрит
под проливным дождем, с Доном Хемфиллом, Нэн Робертс, Норманом Харпером и
Вильямом Роузом в первых рядах. Их взгляды, покрасневшие от отравляющих газов,
метали громы и молнии. Большинство из Христовых Воинов залили блевотиной кто
брюки, кто рубашку, кто башмаки, а кто и все вместе взятое.
Даже ливень не в силах был смыть с них приставший, казалось,
навечно смрад.
Патрульный автомобиль полиции штата остановился на
перекрестке улиц Харрингтон и Касл Авеню, что в полумиле от Касл Вью. Заметив
воинственно настроенную группу, из машины вышел полицейский.
– Эй! – крикнул он. – Куда это вы намылились, ребята?
– Мы идем за бифштексами из католических задниц, и если вы
не хотите неприятностей – прочь с дороги! – подробно объяснила Нэн Робертс.
Внезапно для всех Дон Хемфилл открыл рот и запел глубоким
красивым баритоном:
Вперед, Христовы Воины, вперед на бой!
Остальные постепенно присоединились, и вскоре шествие
двигалось под звуки многоголосого хора. Лица с каждой минутой становились все
зловещее, взгляды все яростнее, люди теряли человеческий облик, и хор уже не
пел, а выкрикивал слова. Преподобный Роуз кричал громче всех, хотя ему при этом
мешало отсутствие верхней челюсти, потерянной во время бегства из церкви.
Христос, наш Властитель, веди нас в бой!
Выше знамя, солдат, Иисус с тобой!
Они уже не шли, а почти бежали.
10
Сержант Моррис стоял у открытой дверцы машины и, не выпуская
микрофона из рук, смотрел вслед процессии. Вода потоками стекала по плащевой
накидке и с полей шляпы.
– Вызываю пост номер 16, послышался голос Генри Пейтона. –
Прием.
– Веди сюда людей, да побольше, – закричал в ответ Моррис.
В голосе его слышался страх и возбуждение. Он служил в
должности сержанта полиции штата всего около года.
– Что-то происходит! Должно произойти! Ничего хорошего – это
точно!
Мимо меня только что прошла толпа человек в семьдесят.
Прием.
– Что они делали? – спросил Пейтон. – Прием.
– Они пели «Вперед, Христовы Воины». Прием.
– Это ты, Моррис? Прием.
– Да, сэр. Прием.
– Ну так вот, сержант Моррис, насколько мне известно, нет
такого закона, который запрещал бы распевать религиозные гимны даже во время
проливного дождя. Глупо, конечно, но не преступно. У меня своих дел по горло –
четыре убийства. При этом я понятия не имею, где шериф или хоть один из его
идиотских помощников. А ты мне тут всякую чушь травишь. Понял?
Прием. Сержант Моррис с трудом сглотнул.