Розамунда смущенно зарделась, но все же храбро выдержала взгляды мужчин.
— Жаль, дядя, что приходится расставаться.
Ричард с улыбкой повернулся к младшему брату:
— Генри, ты не очень-то хорошо выглядишь. Слишком много жирной пищи и сладкого вина. Думаю, воздержание лишь пойдет тебе на пользу.
— Не лезь не в свое дело! — огрызнулся Генри. — Не хватало еще, чтобы я выслушивал проповеди бастарда, пусть хотя бы и священника! Племянница, ты не предложила мне поесть, и это после того, как я проскакал всю дорогу от Оттерли-Корт! Погода стоит холодная для августа! И никто не поднес вина! Твои слуги — лентяи, нуждающиеся в твердой руке. Надеюсь, что твой муж сумеет их приструнить, раз уж ты так распустила своих людей.
— Доброе утро, дядя. Надеюсь, что, как муж Розамунды, могу называть вас дядей, — объявил Оуэн, заговорщически подмигивая Ричарду.
Священник, чуть улыбаясь, кивнул ему.
— Десять месяцев при дворе, и не смогла найти никого получше, чем этот безземельный оборванец? — грубо буркнул Генри, не отвечая на приветствие Оуэна. — С таким же успехом оставалась бы тут и вышла за моего парня.
— Вряд ли я была бы счастлива и довольна наутро после такого замужества, — уколола Розамунда.
Оуэн и Ричард громко рассмеялись, но Генри кисло поморщился.
— Дядюшка, да будет тебе известно, что это королева Шотландии Маргарита Тюдор и ее бабушка, почтенная мать короля, выбрали для меня мужа. Сам король объявил о нашей помолвке перед всеми придворными, и те приветствовали его радостными криками. Мой муж рос при дворе, и король знает, что может доверить ему управлять этим клочком приграничной земли. Сэр Мередит никогда не предаст короля, ибо этот самый грозный и могущественный человек в Англии уважает его, впрочем, как и все знатные и богатые люди страны. Для меня большая честь быть его женой. Я скорее ушла бы в монастырь и отдала бы Фрайарсгейт, прежде чем пошла бы под венец с твоим отродьем!
— Но все кончилось хорошо, и тебе ни к чему становиться монахиней, любимая, — успокоил сэр Оуэн. — Пойдемте, дядюшки, завтрак уже ждет.
Он повел Розамунду к высокому столу и усадил, устроив Генри Болтона справа от себя, а Ричарда — слева от Розамунды.
Слуги принесли овсянку, вареные яйца, окорок, хлеб, масло и сыр, поставили на стол вино и сидр. Генри Болтон не произнес ни слова. Завидев еду, он стал жадно хватать ее обеими руками и выпил три кубка вина.
Когда столы были убраны, Ричард Болтон заметил:
— Когда немного отдохнешь, братец Генри, я провожу тебя.
— Проводишь меня? Но куда? — удивился Болтон.
— Домой, братец Генри Ты поздравил новобрачных, но не станешь же мешать их медовому месяцу, тем более что твоя добрая жена больна. Тебе следует ухаживать за ней.
— Поскольку вы уезжаете, позвольте распрощаться, — вставил Оуэн. — Я должен осмотреть стада. Нужно выбраковать овец и отвезти на рынок. Мы не можем себе позволить кормить бесполезную скотину, да еще на зиму глядя.
Он встал и, сердечно тряхнув жирную лапу Генри Болтона, обратился к Ричарду:
— Благодарю за помощь, отец Ричард, Желаю благополучно добраться до аббатства. Почаще приезжайте к нам.
Он пожал худую изящную руку отца Ричарда и, наклонившись, поцеловал Розамунду. Поцелуй длился достаточно долго, чтобы сердце ее забилось.
— Ты сегодня варишь мыло или солишь мясо, любимая? — озабоченно осведомился он.
— Еще не решила, — усмехнулась она. — Женская работа никогда не кончается. Может, мне следует сварить бальзамы из трав и сделать мази.
— Что ж, — заметил Генри, — рад видеть, что ты по крайней мере ведешь себя, как подобает покорной и приличной жене.
— Спасибо, дядя, — скромно обронила она, поднимаясь. — Давай я провожу тебя и как следует попрощаюсь.
Но прежде она присела перед Оуэном.
— Увидимся за обедом, милорд.
Дождавшись, пока муж выйдет из зала, она обернулась к молодой служанке:
— Беги на кухню и передай, чтобы кухарка дала моим дядюшкам еды в дорогу.
— Сейчас, госпожа, — ответила девушка, приседая, и побежала выполнять поручение.
Затем Розамунда послала слугу в конюшню присмотреть, чтобы кони дядюшек были вычищены, напоены, накормлены и готовы к поездке. Слуга вернулся одновременно со служанкой, которая несла два тщательно завязанных узелка.
— Что в них? — с улыбкой спросила Розамунда.
— Мягкий хлеб, сыр, баранина и яблоки, госпожа, — поспешно ответила девушка.
— Наполните в дорогу фляжки, — предложила хозяйка. — Днем будет жарко, и вас станет мучить жажда.
Она проводила родственников во двор, где конюхи уже держали коней. Ричард ловко взлетел в седло. Подол темной сутаны из домотканой материи слегка приподнялся, обнажив мускулистые белые икры и маленькие ноги в кожаных сандалиях. Генри, однако, пришлось воспользоваться колодой и помощью конюхов. Те азартно подталкивали его, пока он не оказался в седле. Темные шоссы обтягивали толстые бедра Розамунда подумала, что он и в самом деле нездоров, но дело тут, похоже, не только в весе.
— С Богом, — пожелала она на прощание.
— Пусть Господь дарует тебе сына, племянница, — пожелал Ричард. — Мы станем молиться за тебя в нашем аббатстве.
— Спасибо, дядя.
— Нечего попусту болтать, пора в дорогу, — проворчал Генри, но, словно спохватившись, нехотя процедил:
— Прощай, племянница.
Розамунда проводила их взглядом и вернулась в зал, где уже сидела Мейбл.
— Кажется, Генри действительно нездоров, — заметила она Мейбл ехидно хихикнула.
— Я только что узнала от нашей кухарки, чья сестра служит в Оттерли-Корт, что у мадам Мейвис живот вырос до носа, да только это не твой дядя потрудился Говорят, жена твоего дяди спуталась с дюжим молодым конюхом Он сам застал прелюбодеев в копне сена и немедля выгнал наглеца. И вдруг на Пасху за праздничным обедом мадам Мейвис на весь зал объявляет, что ждет ребенка. Твой дядя не смеет обличить негодяйку, ибо скорее умрет, чем публично признает себя рогоносцем, хотя домашние и без того знают правду. Говорят, что теперь он сомневается в отцовстве всех ее отпрысков, если не считать старшего, который так похож на папашу, что никто не сомневается в законности его рождения.
— Бедный дядя Генри! — вздохнула Розамунда. — Мне почти жаль его. Он так гордился тем, что принадлежит к роду Болтонов и рожден в законном браке, в отличие от Эдмунда и Ричарда. Все же он настолько алчен и злобен, что невольно испытываешь сочувствие к этой корове Мейвис. С ним нелегко уживаться, Мейбл, как мы обе хорошо знаем. Но супружеская измена? Мейвис жестоко отомстила мужу, и, боюсь, больше всего пострадают несчастные дети, хотя во всем виноваты ее неверность и его безрассудная гордость.