— Вы сняли платье? — глупо спросил он. Нет,
дорогуша, я должна была снова его напялить и торчать в мокрой тряпке только
потому, что ее фасон когда-то так понравился твоей жене!
— Оно должно высохнуть, — с трудом подавив в себе
раздражение, сказала я.
— Да, конечно… Я не подумал. Я заказал в номер фрукты и
шампанское.
— Замечательно. — Ничего замечательного в этом не
было.
Олев устроился в кресле, а я напротив него. Теперь я сидела
спиной к окну и была почти недосягаемой для бесстрастного, мерцающего света
белой ночи.
А о другом свете не могло быть и речи: Олев Киви не очень-то
жаждал видеть мое лицо.
Несколько минут мы просидели в полном молчании.
— Итак? — подхлестнула я притихшего
эстонца. — Вы наконец объясните мне, что происходит?
— Боюсь, что у меня не получится сразу… Я… Я не так
хорошо говорю по-русски…
Бог с тобой, золотая рыбка, все вы прекрасно знаете Русский
и без запинки лопочете на нем, когда вам это выгодно.
— Ничего. Я пойму.
— У вас карие глаза, правда?
Контактные линзы, так будет точнее. Контактные линзы,
вставленные специально для тебя.
— Это имеет какое-то значение?
— Нет… но…
Давай, Олев, давай! Чем быстрее ты надудишь мне в уши историю
своей жены, тем лучше: мы вместе погрустим о ее трагической судьбе и спокойно
перейдем к постельным развлечениям.
— У моей жены тоже были карие глаза, — решился
наконец Олев. — И она тоже была русской.
— Почему «была»? — Я подняла брови. — Она вас
оставила?
— Оставила. О, да. Оставила — это очень точное слово…
Она умерла.
Я уже хотела было посочувствовать вдовду-бедолаге, когда в
дверь тихонько постучали.
— Войдите! — Киви облегченно вздохнул: он явно
обрадовался тому, что разговор о жене откладывается. Хотя бы на несколько
минут.
Дверь почтительно приоткрылась, и в комнату вполз
гостиничный бой, кативший перед собой столик с причиндалами для романтического
ужина. Ничем не примечательная личность с порочными черными кудрями. Лицо боя
тоже не вызывало никакого доверия: бегающие глазки, пористая кожа и выдающийся
вперед подбородок. Начинающий трансвестит, сразу же определила я: наверняка
тратит половину зарплаты на нижнее дамское белье и ходит в нем по дому, время
от времени впадая в изнурительный онанизм.
Бой подхватил бутылку с шампанским и вопросительно посмотрел
на Олева.
— Не сейчас, — осадил его эстонец. — Потом. Я
сам открою.
Бой разочарованно вздохнул и переступил с ноги на ногу в
ожидании чаевых. Но Киви не спешил обрадовать его побочным заработком: вот она,
знаменитая эстонская бережливость, вступающая в противоречие с законами
гостиничного жанра.
— Вы свободны.
Еще раз вздохнув, бой попятился к двери. Мы снова остались
одни.
— Вы хотели рассказать… — снова приступила к допросу я.
— Чем вы занимаетесь, Варя?
Хороший вопрос.
Я назвала бы свой собственный род деятельности несколько
м-м… однобоким, но те возможности, которые он предоставлял!.. Измочаленные
постоянной борьбой с конкурентами бизнесмены (основной контингент таллинского
периода) не всегда были хорошими любовниками, но всегда не прочь поговорить.
Так что я имела довольно сносное представление о: а) цветных металлах; б)
операциях на фондовых биржах; в) циклах алюминиевого производства; г)
утилизации ядерных отходов.
Но вся эта крупнокалиберная мутотень плохо вязалась с
виолончелистом Олевом Киви. Другое дело — моя нынешняя работа у Стаса: я
поднаторела на плохо выбритом рок-н-ролле и его таких же плохо выбритых,
полузабытых исполнителях. И слово «промоушен» уже не вызывало у меня судорог.
— Так чем вы занимаетесь?
— Я работаю в шоу-бизнесе… В продюсерской
компании. — Я едва не прокололась и не назвала фирму Стаса, но тут же
прикусила язык.
— Очень интересно…
Ничего интересного в этом нет, уж поверь мне. Особенно если
учесть, что импортные старички уже давно вышли в тираж как сексуальные партнеры
и к тому же редко чистят зубы по утрам.
Олев, полностью проигнорировав принесенное шампанское,
приложился к своей долгоиграющей фляжке. И снова воззрился на меня.
— Значит, вы устраиваете гастроли?
— Да. Поп — и рок-команды… Не могу сказать, чтобы это
меня слишком уж вдохновляло…
— А классика? — Киви самодовольно раздул щеки.
— Классика — это отдушина. Единственная, —
вдохновенно соврала я. Ответа не последовало, и разговор на профессиональные
темы увял сам собой.
Виолончелист встал, побрел к окну (якобы задвинуть шторы.
Или раздвинуть их пошире — бог его знает). И оказался в опасной близости от
меня. И спустя несколько мгновений я почувствовала его легкие пальцы,
коснувшиеся моих волос.
Начинается.
Но Олев Киви не вышел за рамки приличий: он терся у моих
волос, как старый алкаш отирается у пивного ларька — в надежде, что ему
перепадет пустая бутылка. Именно так. Надежда — вот что он хотел получить любой
ценой. А мои измочаленные в угоду Алле Кодриной волосы эту надежду давали. Я
прикрыла глаза и приготовилась к дальнейшему развитию событий.
— Armastatud…
[10]
О… Tutarlaps…
[11]
— наконец-то разродился горячий эстонский парень.
Прямо скажем, никакой «tutariaps» я не была. «Plika»
[12]
— вот это мне подходило. Но Олеву Киви было глубоко плевать
на этот совершенно очевидный факт. И пока его занимают мои волосы, самое время
подумать о его покойной жене. Ее личность интересовала меня все больше и
больше. Как, имея такую непритязательную, такую тусклую внешность, ей удалось
заарканить мировую знаменитость с довольно сносным экстерьером? Вариант чумовой
любовницы я отбросила сразу: чумовые любовницы, как правило, страдают
нимфоманией и готовы отдаваться всем и каждому даже в антисанитарных условиях.
А игра на музыкальном инструменте предполагает определенную долю целомудрия.
Или главным козырем Аллы Кодриной была именно ее
асексуальность? Она не отвлекала муженька от четырехструнной подружки и всегда
была на подхвате с чашкой горячего шоколада. Но по таким маловыразительным
преданным женам забываешь справить даже поминки, не говоря уже о том, чтобы
помнить их спустя год.
А Олев Киви помнил. Ему и в голову не приходило забыть.
Неужели пресловутое родство душ, в которое я никогда не
верила? Один шанс из тысячи?